Постправда: Знание как борьба за власть - Стив Фуллер

Мы отмечали, что прогнозирование влечет эмоциональные инвестиции и в сам процесс, и в результат. Привлекательность суперпрогнозирования Тетлока в том, что способность к предсказаниям можно улучшить, если выработать продуктивную установку по отношению к ошибке или даже приветствовать ее в качестве стимула поднять общий уровень и отказаться от ненужных обязательств. Сторонники военной стратегии Мольтке и милленаристской секты Фестингера применяют эту программу в полевых условиях и одновременно в собственном разуме, проводя четкое различие между устойчивыми целями и изменчивыми средствами, то есть придерживаясь принципа «цель оправдывает средства», который первоначально придумали иезуиты. Иными словами, они инструментализируют сами себя, то есть отдают приоритет такому будущему, которого они желают так сильно, что в процессе его достижения готовы отказаться от определенных черт своих актуальных субъективностей, не являющихся существенными для наступления этого будущего. Если говорить в метафизических категориях, след, создаваемый таким процессом, отождествляет прошлое с отвергнутой «материей», а будущее – с постепенно возникающим «разумом». А если применять категории, часто используемые для обсуждения перемены в мировоззрении, связанной с научной революцией, то единая «субстанция» самости сводится к набору «функций» [Cassirer, 1953; Кассирер, 1996].

На психологическом уровне суперпрогнозирование может пониматься в качестве определенной формы когнитивной иммунологии. Иными словами, когда прогноз делается с прицелом на судьбу самого прогнозиста и охватывает спектр возможных вариантов будущего (а не только один-единственный, предсказываемый в качестве наиболее вероятного), становится проще менять курс по мере развертывания будущего, чтобы окончательная цель все же была достигнута. Требуемое для этого переосмысление включает инверсию того, что экономисты считали гиперболическими склонностями потребителей к дисконтированию времени, в силу которого они сосредоточиваются на краткосрочных целях, даже если они подрывают долгосрочные [Ainslie, 1992]. Один особенно креативный, хотя и пугающий способ понимания этой психологический инверсии был изобретен во времена холодной войны стратегом корпорации RAND Германом Каном, который как раз и придумал выражение «мыслить немыслимое» [Kahn, 1962].

Это знаковое выражение основывалось на его предыдущей работе, посвященной сценариям развития после термоядерной войны, в которой за сравнительно короткий промежуток времени погибает около 25–50% мирового населения [Kahn, 1960]. Как восстановить жизнь людей в таких обстоятельствах? Этот вопрос не слишком отличается от «пессимистических сценариев», предлагаемых сегодня в условиях быстрого глобального потепления. Идея Кана состояла в том, что нам нужно придумать подходящие технологии, которые станут необходимы на следующий день после конца света. Кроме того, он полагал, что такая стратегия, скорее всего, окажется более работоспособной в политическом смысле, чем попытки активно предотвратить Судный день за счет, скажем, одностороннего ядерного разоружения, делающего нас просто более уязвимыми перед теми, кто не стал разоружаться.

Кановское понимание политики этой ситуации обладало предсказательной ценностью самоосуществляемого пророчества. США в целом последовали его совету. И именно потому, что Судный день так и не наступил, мы сегодня живем в мирное время и с теми богатствами, которые мы стали связывать с Кремниевой долиной, основным выгодополучателем федеральных щедрот США времен холодной войны [Mazzucato, 2013]. Интернет был придуман в качестве распределенной сети связи на тот случай, если централизованная телефонная система откажет из-за ядерного удара. В этом отношении Стэнли Кубрик оказался настоящим провидцем, когда дал своей черной комедии 1964 г. «Доктор Стрейнджлав», герой которой был отчасти списан с Кана, подзаголовок «Как я перестал бояться и полюбил бомбу».

По правде говоря, кановское мышление «с опережением» было характерным для всей сферы военных инноваций, лидером и в то же время главным пиар-ведомством которой стало в относительно недавнее время Управление перспективных исследовательских проектов (DARPA) [Belfiore, 2009]. Как мы уже отметили, когда говорили в этой книге о Мольтке, военное дело фокусирует сознание на различии между тем, что является расходным материалом, и тем, что необходимо сохранить, а также заставляет ответить на вопрос, как преумножить то, что надо сохранить. В этом случае и правда можно сказать, что «нужда – мать изобретательности». Мы выигрываем даже – и особенно – в том случае, если Судный день никогда не наступит.

Сценарии Судного дня неизменно приглашают к обсуждению человеческой гибкости и адаптивности. Удобная отправная точка – используемое в когнитивной археологии различие между надежными и ремонтопригодными артефактами [Bleed, 1986]. Надежные артефакты обычно проектируются с запасом, то есть они могут справиться со всеми ожидаемыми формами нагрузки, которые в большинстве своем в реальности никогда не встречаются. Ремонтопригодные артефакты обычно «проектируются с дефицитом», то есть при их применении пользователю легко найти им замену в случае катастроф, которые считаются непредсказуемыми. Хотя в принципе гибкость и адаптивность можно отождествить с каждой из этих двух позиций, проактивный подход холодной войны к Судному дню требует последней [Fuller, Lipinska, 2014, p. 35–36]. Другими словами, нам нужно общество, которое не настолько зависит от наиболее вероятных сценариев, включая наиболее вероятные негативные сценарии, чтобы мы не могли справиться в случае осуществления крайне невероятного и крайне негативного сценария. Познаваемость «неизвестных неизвестных» Рамсфелда является в таком случае очевидным ориентиром.

Табуированные сюжеты Тетлока составляют надежное основание для осмысления подобных крайних сценариев, позволяющего сделать суперпрогнозирование обычной чертой нашего модуса существования в мире. Кандидаты на роль значимых «неизвестных неизвестных» в современном мире возникают из эффектов взаимодействия относительно независимых научных и социальных тенденций, каждая из которых сама по себе положительна, но вместе они могут привести к неожиданным негативным последствиям. Последние как раз и могут составить соответствующие «табу». Предположим, что технооптимисты оказались правы и что глобальное потепление не стало такой уж катастрофой для текущих социально-экономических трендов, как думают технопессимисты. Однако те же самые оптимисты обычно предсказывают все большую избыточность рабочей силы вследствие развития технологий и в то же время увеличение продолжительности человеческой жизни. В этом случае экстремальный сценарий мог бы заключаться в объединении двух этих трендов. Социологи вслед за Тетлоком могли бы попросить и экспертов, и непрофессионалов выделить негативные моменты в подобном сценарии, а также компромиссы, которые могли бы компенсировать негативные аспекты. Соответственно, стало бы возможным обсуждать ценность табуированных тем, начиная со «всеобщего базового дохода» и заканчивая либерализацией в сфере самоубийства и эвтаназии, причем мы могли бы начать готовиться к жизни в мире, где пессимистические сценарии больше не считаются угрозой нашему «нормальному» образу жизни.

Даже в мире постистины кто-то должен брать на себя ответственность за происходящее. Под «ответственностью» я имею в виду решающее влияние на исход в неопределенной ситуации, то есть ответственным является тот, кто принял решение, оказавшееся наиболее значимым. Однако сегодня значение этого термина все больше смещается к моральной точке зрения постфактумного наблюдателя. Так, определенные агенты могут быть сочтены «безответственными», если они не приняли «верных» решений. Само выражение «ответственные инновации», популярное в кругах ЕС, предложено в этом именно смысле. Оно отражает представление о постфактумной мудрости, когда «факт» состоит в субоптимальных, а может быть, и катастрофических, последствиях, возникших в жизни самых разных групп после предложенной инновации. В этом случае предпринимается попытка предсказать подобные последствия с целью сгладить, а может быть, и просто избежать, их; отсюда понятие предупреждающего правления [Barben et al., 2008].