Русский Ришелье - Ирена Асе

К вечеру князь в хорошем настроении вернулся домой. Вскоре к нему доставили вдову Авдотью с дочерью. Авдотья идти не хотела, упиралась, пришлось слугам князя пригрозить, что поведут ее силой. Осознав, что плетью обуха не перешибешь, женщина сама покорно пошла туда, куда ведут. В хоромы воеводы мать и дочь вошли печальные, испуганные. Авдотья бросилась перед Иваном Андреевичем на колени:

– Верной рабой буду! Сделаю все, что велишь! Время позднее, отпусти, князь, мою Машеньку домой, мала она еще.

Иван Андреевич вместо этого властно усадил Машу за стол рядом со своим сыном. Угадал-таки мысль великовозрастного чада. «Это ж какую раскрасавицу папа повелел привести! И небось невинна еще», – подумал юный развратник.

– Ешьте! – велел князь гостьям.

Авдотья взглянула на стол и обомлела. На тарелках – и зернистая черная икра из далекой Астрахани, и нежнейшая парная телятина, и пироги с начинкой из гусиного паштета, и пастила яблочная, и сочная дыня с далекого Юга. А некоторые разносолы Авдотья видела впервые, не знала даже, что это такое и как называется. Очень захотелось ей попробовать. Не выдержала Авдотья, стала есть. Хоть и понимала, что делать этого не стоит, что за подобное гостеприимство и ей, и дочери расплачиваться надо будет. Со своей судьбой вдова уже смирилась; коли не Маша, вдова особо и не печалилась бы, но ради дочери не должна была бы слишком увлекаться гостеприимством князя. Однако слаб человек, не удержалась. Прачки ведь в то время зарабатывали мало, случалось, хлебом да водой питались, а тут – пиршество невиданное!

Маша посмотрела на маму и тоже стала есть. Смотрит Авдотья: Машка вкусности уплетает, а сын Хованского, оболтус Андрей, ей уже руки на плечи положил. Дочь прачки делала вид, будто того не замечает, рук не скидывала. «Неужто оболтус ей еще и понравился?!» – испугалась вдова. Хоть и слабая была бы защита от князя ее покойный муж-кузнец, но Авдотья все же подумала: «Эх, помер три года назад Никодим, некому нас защитить!»

Пока прачка смотрела на дочь, Иван Андреевич ловко подлил Авдотье в оловянную кружку вместо кваса крепкого вина заморского. А она, не заметив, икру астраханскую, после которой пить хотелось, вином и запила. Враз захмелела, страх пропал. И стала Авдотья есть, не стесняясь, руками с блюд разносолы хватая.

Молодой Андрей Иванович сумел тот же фокус, что старший Хованский с Авдотьей, с Машей проделать. А как захмелела и насытилась юная девица, так ее в другую комнату и увлек. Авдотья и не заметила сразу, что нет больше рядом ее дочери Маши. Прачка поняла, что осталась с князем вдвоем лишь тогда, когда стал он властно ласкать ее, целовать в губы, в шею и обнажил ее упругую грудь. Авдотья и не противилась князю: мало того, что пьяна была, сильно стосковалась она по мужской ласке после трехлетнего воздержания. К тому же, скажем честно, хоть и добрым мужем был Никодим, а торопливым – считал, что мужчине о своем удовольствии надо думать. А князь Иван Андреевич хоть и втянул ее в грех, хоть и вел себя, как охальник, но ласкал-то как! А как целовал! Сначала Авдотья, испытывая сладостную истому, думала: «Эх, кабы не Маша, вечер был бы чудесным!», но потом уже ничего думать не могла…

После того как женщина, испытывая экстаз, долго стонала, и впрямь стала она верной рабой глядеть на полюбовника своего. И не думала уже ни про грех, ни про то, что с ней через девять месяцев может случиться. А воевода ей, голой да утомленной, сладкую вишенку сам в рот положил, тело ее ладное с интересом рассматривал, а она уже, вином и любовью опьяненная, даже стыда не испытывала под его взглядом, напротив, старалась себя показать и думала лишь об одном: может, привлечет ее красота князя, вновь начнет ее, покорную, ласкать? Сделала вывод: «Видно, впрямь князья да бояре – мужчины особые. Счастье-то какое – за таким замужем быть! А я, дура, три года зачем себя хранила?! Думала, ради Маши, а вот чем все кончилось».

Авдотья чуть потянулась, хмельная и счастливая, чтобы Иван Андреевич оценил ее получше. Князь Хованский, впрочем, не спешил. Посмотрел на нее по-хозяйски и решил после любовной победы подкрепиться. Зачерпнул ложкой икры астраханской, шкалик водочки выпил.

А потом и вовсе чудо случилось. Поев, князь вдруг взял шкатулку, достал из нее сережки медные с каменьями красивыми. Сам в уши красавице сережки вдел, от радости Авдотья затаила дыхание. А князь посмотрел на ее, довольный, сказал:

– Вот это – дело другое!

Хованский расслабился, еще водки выпил, захмелел и снова начал счастливую Авдотью ласкать. Она уже была ко всему готова, когда за стенкой раздался счастливый девичий смех. Тут опьяневший Иван Андреевич все и испортил. Сказал с насмешкой, положив руки на пышные груди женщины:

– А что, Авдотья, хорошо мой сын с твоей Машенькой управляется?! Небось дщерь твоя уже не столь невинна, как раньше.

От таких слов у прачки мгновенно выветрился хмель из головы, лицо ее сделалось пунцовым. Рванулась она из рук воеводы и, как была, обнаженной, побежала к соседней двери. Князь поймал ее, обхватил за бедра, сцепив руки на животе:

– Куда?!

Добавил, уже откровенно издеваясь.

– Ты, голая да с сережками, хороша, но моему Андрею и одной Машеньки хватит!

Силой усадил Авдотью на лавку. Видя, что вдове и ласки его уже не любы, налил кубок водки, заставил ее залпом выпить. После такого Авдотья минуту отдышаться не могла, боялась, что сейчас помрет. А вскоре в голове совсем помутилось, почувствовала, что на ногах плохо держится. Обнаженная, совсем пьяная, беспомощная, вдова о Маше напрочь забыла! Когда князь снова начал возбуждать ее, понимала лишь, что ей это приятно, и, не удержавшись, сама стала бесстыже ласкать его, а потом отдалась ему, издавая столь громкие стоны, что, наверное, во всем княжеском тереме слышали…

После лежала рядом, покорная, когда же полюбовник ей снова стал насмешливо про Машу и Андрея говорить, то она уже со всем соглашалась: пусть Маше тоже хорошо будет!

Вдруг любовный вечер прервал стук в дверь. Ивашка нагло вошел в трапезную, с интересом окинул похотливым взглядом обнаженную Авдотью и, поклонившись почти до земли князю, что-то зашептал Ивану Андреевичу на ухо.

– Пошла вон! – торопливо и сердито сказал князь Авдотье.

Она не сразу поняла, что сейчас стала помехой для мужчины, совсем недавно дарившего ей наслаждение. Истомленная, пьяная, вдова кузнеца встала с трудом, Ивашка платье ей в руку сунул, и пошла она, нетрезвая, вдоль стеночки, на стеночку опираясь, чтобы не упасть. Князь сам вошел в опочивальню сына, выгнал оттуда аккуратно одетую Машеньку.

«Не успел еще охальник ее опоганить!» – обрадовалась Авдотья при виде одетой Маши. В сенях мать и дочь наткнулись на рослого стрельца со шрамом на щеке.

– Васька Зеленов, князь ждет тебя! – окликнул его Ивашка.

А Авдотье он кинул под ноги медную монету, словно продажной женщине. Густо покраснела ее Машенька, но монетку подняла. А потом под смешки дворни дочь помогала голой матери в одежду облачиться. Хоть и пьяная была Авдотья, ее охватил безумный стыд от того, что пришлось одеваться на людях. Одела ее дочь, а Авдотья сделала вид, что презрительных взглядов дворни не замечает. И пошли они вдвоем из хором княжеских вон.