Магус - Владимир Аренев

Ну, на самом-то деле никаких таких размышлений Андрий не позволил себе — просто отправил камешек в кусты и тут же начал действовать: перекатился на бок, ухватил саблю, вскочил на ноги, отпрыгивая подальше от приугасшего костра…

— Какой ты забавный… — протянула она. — Неужто испугался?

А он, видит Бог, и вправду испугался!

Она была одна, но это еще ничего не значило, совсем ничего. Или, если угодно, значило слишком многое. Выходит, те, кто послал ее, уверены, что она и в одиночку справится.

И даже без оружия, если у нее пистоль не… да нет, Господи, где ж ей пистоль прятать-то! На ней и нет-то ничего, только длинные распущенные волосы до колен прикрывают срамные места; а руки она держит на виду, и они пусты.

Пусты, как Андриева глупая башка.

— Не двигайся, — проронил он. И неожиданно для себя добавил: — Пожалуйста.

Она легонько пожала плечами:

— Не двигаюсь. Что-то не так?

Он не ответил, вместо этого перекрестил ее, обстоятельно, весомо. Она, широко распахнув глаза, с интересом наблюдала за процедурою.

Глаза… Как там в песне поется?

Ой ви очі-оченята, зіроньки ясненькі!

Виглядайте-угадайте, де ж то мій миленький!

И еще —

Твої очі як криниця!

Дай, зоря, води напиться!

И еще — если до этого вот момента он считал обороты на манер «утонуть в ее очах» исключительно поэтическими вывертами, то теперь понимал — никакие не выверты, а, Более мой, святая правда! Потому что — тонул, и не ждал ни пощады, ни спасения.

Вспомнилось —

Берегине, берегине!

Як побачу, серце гине!

И — как водой холодной окатило (не зря тонул!): что позволяешь себе, старый дурню?! Ты хоть вполне понял, кто она такая?

«Нежить, — говорил Свитайло, — животворного креста не всегда боится, как то обычно в народе думают. Иначе слишком просто было бы их изничтожить. А есть и другие приметы, по которым можно нежить узнать. Вот, например, если обернется человеком, то и будет во всем на человека походить. За исключением одного: пупка-то у нее не обнаружишь, сколь не ищи. Ведь их не женщина рождала, а приходят они, с Явью распростившись, через Навь, где прежние телесные одежды сбрасывают и в новые облачаются».

Ну, с одеждой у этой не густо, прямо скажем. И волосы, сколь бы длинны ни были, скрывают далеко не все — если уж откровенно, то почти ничего и не скрывают. Вот снежно-белую кожу на животе, например, видно даже отсюда. Она гладкая и ровная, без морщинок, без складок. Вообще без ничего.

Эта женщина не была рождена на свет.

«Да и не женщина это вовсе, — свирепо поправил себя Андрий. — Не женщина — берегиня! Душегубица».

Он знал о подобных ей не много, но достаточно, чтобы не сомневаться в ее зловредной природе и убийственных чарах. Неупокоенные души, которые превращаются в Вырие в нагих или полуодетых длинноволосых девиц, живущих у рек или в полях, а иногда и в лесу; их называли по-разному: мавки, нявки, русалки, но изначально — берегини. По одним поверьям, они охраняли (берегли) клады или какие-то особые чародейские места, по другим — жили у берегов рек. И почти всегда — губили бессмертные души парубков или девушек: утягивали на дно, щекоткою доводили до смерти…

На существование в Вырие им отводилось не больше года. Издавна, еще до крещения Руси, знающие люди ввели обычай, который теперь назывался Русалчиной неделей, или Русалчиными проводами. В эти дни живые как бы заново хоронили русалок, тем самым давая им возможность вторично отправиться в Навь, а оттуда — Божьим шляхом за окоем.

Но, хотя каждый год прежние берегини окончательно развоплощались, постепенно на их место приходили новые. Вот такой получался коловорот душ в природе…

— Мне казалось, ты должен быть смелее, — сказала ночная гостья. — Почему ты молчишь?

— Прикидываю, как поскорее отправить тебя на тот свет, — нарочито грубо ответствовал Андрий.

— Так мы уже на том свете. Странно… Ты даже не спрашиваешь, зачем я пришла. Обычно спрашивают.

— Ни к чему. И без того ясно, что приводит таких, как ты, к живым.

Она легонько покачала головой, и он невольно удивился: она так была не похожа на тех женщин, которых ему довелось видеть за свою долгую жизнь. Она была как порцеляновая, словно дунь — разобьется на тысячу осколков.

— И что же?

— Ты хоть знаешь, что мертва?

Она улыбнулась краешком тонких губ, печально и светло:

— Знаю. Мне объяснили. Думаешь, потому такие, как я, и ходят к живым?

— Разве нет?

— Другие — может. Особенно те, кто заморочен и сам позабыл, кем был и кем есть. А мне — без надобности. Что возьмешь с тебя, козаче? Да и в чем у меня нужда? Прежде нужны мне были деньги, чтобы семью прокормить, маму да сына с дочуркой. А сейчас, даже если ты насыпешь мне щедрой рукою горсть червонцев — куда дену их, на что потрачу? И платья не нужны мне — здесь холодно, козаче, всегда очень холодно, но ни одна шуба не поможет согреться, и ни один костер не опалит меня. Только одно… но ты… нет, неважно.

— Так зачем же пришла? Может, хочешь, чтобы упокоил?

— А ты бы не отказался! По глазам вижу — не отказался бы! Я, знаешь, тоже… Да это тебе не по силам. Надо мною есть власть, которую тебе не сломить. А пришла я…

Она не договорила.

— Мама, — тихонько прошептали у Андрия за спиною. — Мамочка!!! Ты вернулась!

Конечно, это был Мыколка — кто же еще! Хлопца, видать, разбудил разговор Андрия с берегиней, и со сна малый принял ее за свою маму. И даже со всех ног кинулся к ней обниматься, чего ни в коем случае нельзя было допустить!

Не оборачиваясь, Ярчук протянул левую руку, останавливая бегущего хлопца.

— Стой! Ни с места, слышишь!

Андрий не рассчитал, и Мыколка из-за сильного толчка полетел на землю. Рядом с ним уже замер вовкулак, готовый на все.

— Пусти меня к ней! — заорал Мыколка. Он вскочил, сжимая свои маленькие замурзанные кулачки, и был сейчас страшнее любого из противников, с которыми когда-либо Андрию доводилось сталкиваться. И потом, на него Ярчук никогда бы не поднял руки, у него вообще не было оружия, которым можно было бы бороться с этим.

Оружие было у нее.

— Остановись, — сказала она. — Ты ошибаешься, хлопчику. Я не твоя мама.

И тогда мгновенно все переменилось. Покачнувшись, словно подстреленный, Мыколка прошептал: «Мама!..» — и потерял сознание. Степан, бережно склонившись над ним, стал облизывать его лицо своим длинным волчьим языком.

— Почему ты не солгала ему? — спросил Андрий. — Это было бы выгодно для тебя. Ты могла бы…