Амальгама власти, или Откровения анти-Мессинга - Арина Веста

– Ну, до Царь-девицы тебе, родной, еще ой как далеконько! – уязвил Марея Авенир. – А вот кобенишься ты много…

От жесткого удара по корпусу кораблика Марей скатился с полки, пухлый Телепинус усидел, но затрясся всеми складочками. Кораблик заметался, взбрыкивая кормой, как бычок на родео, и все вольное, не пристегнутое ремнями и не посаженное на цепь, запрыгало, взбунтовалось и встало на дыбы.

Марей и Авенир, толкаясь и матерясь, выскочили на палубу, здесь вовсю хлестал ливень. Припадая на левый борт, кораблик вращался по широкой дуге.

Перегнувшись через канат, Марей вгляделся в клубящийся туман за бортом и отпрянул: из воды на него взирало гигантское лицо с густыми усами и сердито сдвинутыми бровями. Буруны и толкунцы огибали титанический лик из серого гранита. По всей видимости, кораблик налетел на его выступающий из воды нос.

– Он, точно он! – завопил Марей.

– Да кто «он»? – провыл Телепинус, туман и брызги мешали ему рассмотреть призрачное лицо.

– Сталин! Е-мое!

– Всё приплыли… Разбились о Сталина! – констатировал Авенир.

– О-хо-хо… Он же здесь, на скале, над рекой стоял, и корабли ему хором гудели! А в шестьдесят первом его, бедолагу, даже взорвать поленились и тишком в Енисей скинули…

Марей стащил с головы папаху и вытер мокрое от ливня лицо.

– Опять ничего не понятно… Он же на самом дне лежал, – бормотал Марей, – и всплыть никак не мог, разве кто бухту осушил…

В рулевой рубке белый от напряжения Малюта пытался выправить штурвал, но сломанная рулевая стойка вихлялась и левый крен давил все сильнее. Под жалобные причитания Телепинуса, Малюта и Марей успели вытащить и надуть маленький резиновый ялик, и, прежде чем «Стриж» клюнул носом в енисейское дно, вымокшая экспедиция достигла берега. Здесь все еще виднелись остатки причала, но место казалось диким, давно заброшенным. Ливень кончился, но прибрежные камни успели обрасти прозрачной ледяной корой.

– Может, оно и к лучшему, – вздохнул Марей. – Хорошо, что до Курейки не доплыли. Здесь она сокрыта – последняя тайна Вождя!

Кораблекрушение странно подействовало на Малюту, он карабкался по ледяным валунам с отрешенной улыбкой Будды и после крушения не проронил ни слова.

Ветреный закат развернул на горизонте алое полотнище, а впереди замаячил мрачный лохматый пихтач. Марей уверенно двинулся в задичалую глубину, за ним подтянулись «сопровождающие». Зрелище, открывшееся им посреди сумрачной рощи, было необъяснимо и фантастично. Из болотистой почвы поднимались дорические колонны из светлого мрамора, увитые по верху резным виноградом. Эти античные столпы поддерживали треугольный фронтон таинственного пантеона, похожего на греческий акрополь.

Марей распахнул тяжелые дубовые двери, и первым вошел в темные недра. На него повеяло запахом старого бархата и мастики для натирки полов и прочими приметами ухоженного дома культуры. За ним робко, как крестьянские ходоки к председателю Совнаркома, вошли Малюта и Авенир. По периметру квадратного зала вспыхнули тусклые плафоны, и театральная тишина лопнула, как напряженное стекло. Из-под потолка загремел искаженный динамиком голос:

– Он, как Антей, прикоснулся к священной земле Севера и принял силу ее!

Малюта скорчился и втянул голову в плечи, и только узнав голос диктора Левитана, немного успокоился. Включился полный свет, и небесно-голубой купол пантеона заиграл перламутровыми всполохами северного сияния. Стены святилища были обшиты плитами красного гранита; золото, витражи, лепнина и драгоценный янтарно-желтый паркет напоминали дворцовые залы. Посредине, на толстом слое речной гальки, стояла реликвия: маленькая ветхая избушка-зимовейка, привезенная сюда с верховьев Енисея, со сталинских выселок. В музейных витринах было выставлено скромное сталинское наследие, практически все личные вещи вождя: мундир генералиссимуса, крестьянский тулуп, стоптанные ботинки и подштопанные валенки. У стены притулилась ржавая походная кровать. Тут же выстроились по ранжиру статуи Сталина, своевременно спасенные от вандалов-шестидесятников.

– Он впитал неукротимую волю богатыря Енисея и на белой сопке Кит-Кай заглянул в будущее, – гремел Левитан. – Сталин с нами!

Но диктор внезапно закашлялся и звучно сморкнулся. Позади сталинской избушки скрипнула потайная пружинка, и перед гостями возник старичок крайне аскетичного облика. Его почтенный возраст уже не подлежал точному определению. Он был похож на мудрое столетнее насекомое: сверчка или богомола. Большие выразительные глаза блестели невыплаканной слезой.

– Добро пожаловать в Пантеон вождя, – произнес он голосом Левитана, – меня зовут Артур Семенович Наседкин.

– Лепила! Живой! – ахнул Марей.

– Так вы тут за экскурсовода? – обрадовался Авенир. – И кто же вас финансирует в этой глуши?

– Обижаете… я по убеждению. – Наседкин вынул платок и тщательно протер витрину с мундиром, и сдул пыль с валенок. Шеренге разномастных статуй он отдал пионерский салют.

– Я жил при нем, при нем махал рукою, я точно знал, что мне не жить в раю! Прости мой Вождь, что я побеспокоил бессмертную фамилию твою!

– Так вы сталинист? – не поверил Телепинус.

– Мы, русские люди, всегда за империю, – заметно грассируя, ответил Наседкин.

– Сразу видно, что у вас никто не сидел, – проворчал Авенир. – Вы бы по-другому запели.

– Ошибаетесь, я сам бывший зэк. – Наседкин рванул горловину свитера и обнажил лагерное клеймо: расплывшийся, но все еще узнаваемый профиль вождя. – Да, был культ! – запальчиво произнес он и взмахнул кулачком. – Но была и личность! Помните у Высоцкого? Ближе к сердцу кололи мы профили, чтобы он слышал, как рвутся сердца!

– Лагерный привет, док! «Колва-65»! – выпалил заветный пароль Зипунов. – Это же я, Малява, тебя синькой распартачил…

– Не помню такого, – поджал губы Наседкин. – Да и выглядите вы слишком молодо, прямо-таки огурчик с грядки!

– Это я в сталинском рассоле просолился! – попробовал объяснить свой феномен вечной молодости Зипунов.

– Попрошу без шуток, – строго сказал Наседкин. – Пройдемте за мной! Вождь ждет! – Он сбросил со столбов бархатные канаты, перекрывающие подходы к избушке, и распахнул скрипучую дверь.

Избушка оказалась обжитой и даже уютной: беленая печь, аскетичная лежанка, вдоль стен, на деревянных тяблах толпились этнографические редкости: масляные лампы, початые головки сахара в бумажных обертках, глиняные корчаги и плетеные короба, книги занимали отдельную полку, там же стоял стаканчик с гусиными перьями.

Наседкин по-хозяйски сдвинул лавки к столу и растопил самовар, раздувая угли настоящим сапогом, потом ушел куда-то в свои таинственные подземелья и вернулся с охапкой серебряных кубков-призов, оставшихся от сталинских спартакиад и соцревнований. Наседкин расставил кубки, себе выбрал самый приметный в виде бюстика вождя, распечатал бутылку с сургучной головкой и плеснул себе и гостям.