Великие Тюдоры. "Золотой век" - Борис Тененбаум

Все, что ими обсуждалось, доводилось и до сведения Марии Стюарт, и она, как правило, отвечала Бабингтону подробными письмами. В числе прочего в переписке мелькала и идея о «…шести джентльменах, которые должны будут сделать великое дело…» – убить королеву Елизавету.

В одном из писем она написала, что действовать следует только тогда, когда и предводители, и оружие будут запасены и полностью готовы и когда «…шесть джентльменов уже сделают свое дело…» – а иначе королеву Марию могут заслать в такую темную дыру, откуда ей уже не выйти, если только с ней не поступят еще и похуже.

Письмо, разумеется, было доставлено по адресу, и, разумеется, только после того, как оно было расшифровано и с него были сняты копии.

В копии, предназначенной для Уолсингема, на полях рядом с фразой о «…шести джентльменах…» рукой Фелиппеса, дешифровщика сэра Фрэнсиса, была нарисована виселица.

Ловушка захлопнулась в августе 1586 года. Заговорщиков взяли всех и сразу, хотя Джиффорду было организовано удачное бегство. Уолсингем полагал, что он еще может пригодиться, Джиффорд же, по-видимому, тоже был рад унести ноги, потому что не был уверен в том, как обернется процесс Бабингтона для него лично. В конце концов, то, что он работал на английскую секретную службу, было известно только английской секретной службе, и его вполне могли подвести под топор.

Что до Энтони Бабингтона и его друзей, то они сыграли роль невинных ягнят в игре, суть которой не понимали. Бабингтон, например, был настолько наивен, что даже заказал коллективный портрет себя и своих друзей-заговорщиков, под которым была помещена подпись на латыни:

«Hi mihi sunt Comites, quos ipsa Pericula ducunt» – «Эти мужи мои товарищи, которых сама Опасность избрала»[47].

О том, что с ними делать, никакого вопроса не было – всех осудили как изменников. Если что отличало Елизавету Первую от ее сестры и предшественницы, Марии Тюдор, так это отношение к заговорам. Мария не слишком обращала внимание на покушения и не карала за них с какой-то особой жестокостью – ее волновали только вопросы веры, и вот за ересь она отправляла людей на костер без всякой пощады.

Елизавета в этом смысле была ее полной противоложностью. Ересь или не ересь – ей было все равно, в сердце человека она заглядывать не стремилась. Католицизм был придушен, но за веру не казнили. Крайние протестантские секты доставляли ей немало хлопот, но она и их стремилась не трогать, и за все время ее царствования был только один случай, когда двух человек – пресвитериан, норовивших отменить епископальную функцию англиканской церкви, – действительно казнили. Но по делу проходило три дюжины людей, женщин помиловали прямо сразу, а мужчинам было предоставлено множество случаев «…покаяться и отречься…» – что почти все и сделали. Скорее всего Елизавета помиловала бы и их – но епископы настояли на показательном примере.

Однако в отношении покушений на ее жизнь королева Елизавета Первая вела себя совершенно иначе. По закону изменников в Англии казнили ужасной смертью – их вешали, снимали с виселицы еще живыми, кастрировали, потрошили заживо, сжигали их внутренности у них на глазах, а потом четвертовали, отрубая руки и ноги и только потом – голову.

Так вот, Елизавета написала лорду Берли специальное письмо, в котором потребовала, чтобы Бабингтон и его товарищи были казнены как-нибудь иначе – помедленнее и еще более мучительно. Лорд заверил свою повелительницу, что хотя закон и не позволяет изменить форму казни, ее все-таки можно затянуть и сделать крайне тяжелой и что в этом смысле палачи получат нужные инструкции.

20 сентября 1586 года Бабингтон и еще трое были казнены. Их резали на части буквально часами – да так, что, слушая вопли казнимых, притихла ко всему привычная лондонская толпа.

Королева не присутствовал при казни, но одного только ее описания ей хватило – и всех остальных, захваченных по делу Бабингтона, казнили уже иначе. Палачи получили инструкции подержать осужденных на веревке подольше, до самой смерти – а уж кастрацией и потрошением заняться потом…

Вопрос о казни Марии Стюарт был покуда оставлен открытым.

Затруднения, собственно, начались еще во время ее процесса. Согласно английским законам, пэра Англии могли судить только другие пэры, то есть существовал принцип «…суда равных…». Но где найти равных суверену, хотя и бывшему? Мария Стюарт на это обстоятельство и указала – какое право имеют английские лорды, заседающие в суде над ней, ее судить? Она иностранка, попавшая в Англию в качестве гостьи, незаконно задержанная и лишенная свободы, а теперь еще и поставленная перед судом, не имеющим над ней никакой юрисдикции, ибо в делах своих монархи ответственны только перед Господом.

Лорд Берли ответил ей ссылкой на давнишние договоры между Англией и Шотландией, согласно которым Шотландия признавалась вассалом английской Короны. Аргумент был, конечно, крайне спорный – в Шотландии правил сын Марии Стюарт, король Джеймс, и никто его права на престол не оспаривал и ни о каком вассалитете речи с ним не заводил.

Ну, судьи за юридической точностью формулировок особенно не гнались, и процесс пошел себе своим чередом и дальше.

Марии Стюарт были предъявлены обвинения в покушении на жизнь королевы Елизаветы, а в качестве улик суду были предъявлены копии ее писем. Она все отрицала и говорила, что уличающие ее слова могли быть включены в письма без ее ведома рукой шифровавших послания секретарей. Она требовала очной ставки с ними, в чем ей было отказано. Еще бы – их давно уже казнили.

В общем, приговор был предрешен – Марию Стюарт нашли виновной и приговорили к смерти.

Иностранные дворы протестовали, и довольно бурно. Генрих Третий Французский написал Елизавете, что в Англии не существует закона, по которому его родственница, вдова его умершего брата, Франциска Второго, может быть признана виновной. Королева Елизавета ответила очень резко – она сказала послу Франции, что такого рода разногласия «…ставят под угрозу англо-французскую дружбу…».

Примерно в том же духе было отвечено и на формальный протест Шотландии.

С собственным Парламентом, требовавшим казни, она разговаривала совершенно в другом духе – королева благодарила своих верных подданных за преданность, но настаивала на том, что следует держаться духа милосердия. Эта речь явно целилась не столько в членов Парламента, сколько в аудиторию за рубежом.

В общем, понятно, что в такой ситуации было бы лучше для всех, если бы Мария Стюарт внезапно умерла – ну, например, от угрызений совести. И ей можно было бы в этом даже и помочь…

Такого рода намеки делались тюремщику королевы Марии, Эмиасу Паулету, и исходили они с самого верха, от лорда Роберта Дадли, графа Лестера. Елизавета Первая тоже не возражала бы, если б проблема решилась как бы сама собой, да вот беда – Паулет убить свою узницу отказался наотрез. Он действительно был «старым законником» – французскому послу не соврали.