Бессердечная Аманда - Юрек Бекер

А если он просто навешал ей лапши на уши? Мне трудно себе представить, что вся его боль разочарования и вся злоба, с которой он махал у меня перед носом руками, вдруг превратились в любовь к детям. Может, он просто тот, о ком говорится в поговорке «Заступи черту дверь, а он в окно»? Да и зачем Себастьяну два отчима? Но я молчу. Время мой союзник: когда мы окажемся на Западе, все уладится само собой.

30 мая

Себастьян совершил в школе преступление, в котором я не виноват. Он обладает уникальнейшей способностью: сворачивать уши в трубочку. Он показал мне это пару недель назад и произвел на меня неизгладимое впечатление. Фокус, правда, получался у него не каждый раз, и к тому же левое ухо загибалось лучше, чем правое. Но мы с ним однажды сели и тщательно отработали номер. Оказалось, что уши лучше держатся в свернутом состоянии, если их предварительно помассировать. После тренировки в девяти из десяти попыток ушные раковины надежно фиксировались в свернутом состоянии. Но мы пошли дальше и довели это искусство до совершенства: резко напрягая мышцы лица и растягивая рот, Себастьяну удавалось, как овчарке, поставить уши торчком. Было бы грехом скрывать такой талант от общественности, поэтому фокус демонстрировался каждому нашему гостю — разумеется, без объявления номера. Например, мы сидим за столом, к нам тихонько подсаживается Себастьян — со сложенными ушами. Не у одного моего коллеги сердце обливалось кровью при виде бедного маленького урода, пока — по тайному знаку под столом — уши Себастьяна не раскрывались, как весенние почки на деревьях, и он не уходил, ни слова не говоря, в другую комнату, где валился от хохота на пол, в то время как потрясенный гость не знал, верить ли ему своим глазам или нет.

Сегодня утром на торжественной линейке, которая проводится на школьном дворе каждый понедельник, Себастьян своим фокусом вызвал у товарищей мощный взрыв веселья, несовместимый с серьезностью мероприятия. Директриса отвела его в свой кабинет, заявив, что эта провокация не останется безнаказанной. Сама она не видела смертельный номер с ушами, ее просто привел в ужас дикий хохот детей, поэтому она потребовала, чтобы он повторил перед ней свой трюк. Добродушный Себастьян исполнил требование, но аплодисментов так и не дождался: директриса, вызвав его классного руководителя, поручила тому придумать наказание, соответствующее и виду, и степени тяжести проступка.

И вот теперь бедняга, обливаясь слезами, сидит за столом и отбывает наказание — пятьдесят раз написать предложение: «Борьба за мир — дело каждого честного школьника». Аманда спрашивает моего совета: не следует ли ей своей материнской властью положить конец этому идиотизму? Я возражаю. Я напоминаю ей о том положении, в котором мы сейчас находимся. Этот инцидент вряд ли стоит того, чтобы из-за него идти на баррикады и подвергать опасности все наши планы. Не допускает ли она и сама, спрашиваю я, что вся информация, касающаяся ее и ее жизни, стекается на чей-то один письменный стол? У нее нет веских аргументов; сердце ее разрывается от жалости к бедному ребенку, и она смотрит на меня так, как будто это я во всем виноват. От одного часа тупой работы не умирают, даже если уже началось лето. Она приносит ему чашку какао. Я предпочитаю улизнуть из дому в редакцию. От греха подальше.

6 июня

Наша красотка Эльфи подверглась нападению уличных грабителей в Западном Берлине. Все в редакции ушли, и мы остались вдвоем, потому что мне нужно продиктовать ей несколько страниц, и уже перед самым концом работы я вдруг замечаю у нее на шее шрам. А ты что, до сих пор ничего не знаешь? — изумляется она, вся редакция давно в курсе. Ее затащили в подъезд двое парней; она уже приготовилась к худшему, но им, слава богу, просто нужны были деньги. Поскольку она дерзнула вступить с ними в пререкания, ей врезали по челюсти — все как в кино. Эти мерзавцы отняли у нее сумочку с портмоне и газовым пистолетом. Она уже решила, что все позади, но тут они обратили внимание на ее украшения — золотую цепочку и роскошное обручальное кольцо, подарок сенатора. Кольцо они сорвали с такой свирепостью, что чуть не сломали ей палец; теперь она печатает не десятью, а девятью пальцами, поэтому дело идет медленней. Цепочку она хотела снять сама, но от волнения никак не могла расстегнуть замок, тогда один из них занялся замком и расцарапал ей шею своими грязными ногтями. Потом она еще несколько минут сидела на полу в темном подъезде и курила, приходя в себя, а у меня не нашлось более важного занятия, чем диктовать ей свои дурацкие репортажи.

Я ставлю на стол бутылку вина из редакционных запасов, мы пьем за благополучный исход происшествия. В сумочке было не больше ста марок, билеты на концерт Стинга и водительское удостоверение. Если бы грабители залезли к ней в карман куртки, ущерб был бы намного больше: чеки, паспорт со всеми штемпелями, нераспечатанная упаковка с противозачаточными таблетками. К счастью, сейчас в моде маленькие дамские сумочки (тут она садится ко мне на колени с таким невозмутимым видом, как будто это ее законное место). Бежать в полицию смысла не было, все равно они никогда в жизни никого не поймают. Усаживаясь поудобнее, она ерзает у меня на коленях, пока я наконец со всей остротой не ощущаю ее горячую плоть.

Я вспоминаю времена, когда я точно знал, что нужно делать в такой ситуации. Эльфи, похоже, тоже знает это. Она берет мои руки и кладет их туда, где им, по ее мнению, и надлежит быть. Затем соответственно поступает со своими собственными руками. Было бы пижонством утверждать, что я возмущен или недоволен, — хотел бы я посмотреть на мужчину, недовольного ласками Эльфи. И все же моя былая непосредственность исчезла без следа: слишком многое изменилось с момента наших последних объятий. Я спрашиваю ее, не забыла ли она о своем женихе, и сам себе кажусь старым хрычом. Она отвечает, что он чиновник, а не ясновидящий, и я нахожу это в порядке вещей.

Нет, так не пойдет, это просто невозможно. У меня какая-то тяжесть в желудке, и это связано отнюдь не только с тяжестью тела Эльфи. Наша борьба принимает все более ожесточенный характер; одной силы тут недостаточно: у Эльфи слишком много рук, я не успеваю их ловить. Борьба не прекращается, даже когда мы вместе падаем со стула. Я ни в коем случае не хочу ее обидеть, я прекрасно понимаю ее опасения, что начало жизни с сенатором означает конец подобных увеселений. Я, конечно, сильней ее, она лежит подо мной, как распятый Христос. Ей и в голову не приходит, что мое сопротивление может быть искренним, и в этом она с каждой секундой все ближе к истине. Ее зеленые глаза, мягкое фиолетовое ковровое покрытие, ее хищный язык — у меня кончаются аргументы. Я уже забываю про Аманду, но тут появляется внешняя помеха, которая отрезвляет и спасает меня: мы вдруг слышим громыхание ведра — пришла уборщица, по совместительству работающая в органах государственной безопасности. Ее трудовой энтузиазм не настолько велик, чтобы она не обратила внимания на подобное безобразие. Мы в мгновение ока приходим в себя, приводим в порядок одежду и с тяжелым сердцем дописываем наш диктант.

Но по дороге домой я не испытываю чувства гордости.

9 июня

Аманда спрашивает, задумывался ли я над тем, почему она решила выйти за меня замуж. Я смущенно качаю головой. Не думаю, что она ждет от меня ответа — она просто намекает на мою поверхностность.