Мы из СМЕРШа. "Смерть шпионам!" - Виктор Баранов

В отделе Сазонова только и судачили о провинности Бондарева, и никто, кроме пожилого ординарца, не пожалел его! Он, единственный, тайно молился, чтобы все окончилось благополучно для раба божьего Алексея! Сам же Бондарев, весь поникший от свалившегося на него несчастья и опухший от слез, безвылазно сидел в блиндаже.

Как ни откладывал Куракин свой доклад руководству о провале разведоперации, он вынужден был составить справку и указать истинные причины постигшей неудачи и целый абзац посвятил майору Бондареву, где лаконично, по-военному было изложено, что тот, встав на путь обмана, занимался фальсификацией оперативных сведений, грубо нарушая тем самым воинскую присягу и действующие приказы «Смерша». Вина его полностью установлена, и дело передано в трибунал. Согласно строгим чекистским традициям, там же предлагалось вынести майору Сазонову строгий выговор за слабый контроль в работе с подчиненными и предупредить его о неполном служебном соответствии!

Как и положено, перед отправкой такого документа руководству полковник ознакомил с его содержанием Сазонова и, глядя на него своими умными глазами, утешительно пояснил, что месяца через два-три все утихнет, забудется, выговор снимут. А пока нужно трудиться без ропота и обид! Дмитрий Васильевич согласился с его словами, понимая, что другой на месте Куракина, чтобы показать взыскательность перед начальством, мог бы и его вместе с Бондаревым загнать под трибунал! Но полковник поступил по справедливости – каждому досталось по заслугам.

* * *

Приближалось полное освобождение оккупированной территории западных областей, – в туманной дымке за Карпатами маячили упорные бои; со дня на день ожидалось открытие второго фронта нашими союзниками в Европе.

Ставка торопила с освобождением оккупированной территории, чтобы успеть с посевными работами, предписывала поскорее принять к оуновскому подполью карательные меры. В связи с выходом на земли других государств уже были подготовлены указания по выявлению немецкой агентуры, оставленной для совершения диверсий, фильтрации всех сограждан, оказавшихся на территории соседних государств, аресту активных коллаборационистов из числа иностранцев и оказанию помощи просоветски настроенным элементам. Предстояло много работы – и карающий чекистский меч должен был быть острым и разящим!

Все эти события отвлекли генерала Абакумова от вмешательства в историю с Княжичем: опасения, что за провал операции будет большое кровопускание, не подтвердились, и все кончилось малой кровью. Бондареву это обошлось отправкой в штрафной батальон сроком на один месяц. Последний раз Сазонов видел его перед отправкой в трибунал, когда, в сопровождении вооруженного солдата, тот вышел из блиндажа и сел в повозку. Измятое от переживаний лицо и небрежно наброшенная на плечи шинель с оторванным хлястиком вызвали у Дмитрий Васильевича жалость. Он подошел, пожал ему руку, сказал несколько ободряющих слов, но тот только безучастно смотрел себе под ноги и, тяжело вздыхая, даже не удостоил его ответом.

Случилось так, что с приездом в штаб 3-го Белорусского фронта представителя Ставки командование решило провести разведку боем с использованием штрафников. Еще только забрезжил рассвет, а уже началась артподготовка. Канонада наших орудий всех калибров оглушила сидевших в траншее штрафников. Через их головы в мглистую тьму летели снаряды. Потом внезапно позади них, в лесочке, с воем полыхнули реактивные минометы. Все сидели, уткнувшись в колени, подавленные предстоящей схваткой с противником. Под конец артподготовки начался минометный обстрел лежащего перед ними большого поля с перелеском, за которым их ждала жуткая неизвестность. Когда мины стали черно-красными взрывами покрывать во всю ширину поле, по которому им предстояло под огнем пройти до первой траншеи немцев, сосед Бондарева – бывалый фронтовик, попавший сюда за избиение патрульного наряда, прислушался к взрывам мин и крикнул в ухо Бондареву: «Слышь, Алексей, как взрывы двоят!» Но тот так и не понял смысла его крика и остался сидеть на корточках, судорожно сжимая в руках винтовку.

Командование знало, что поле заминировано. За два дня до этого делалась попытка снять мины и сделать проходы, но потом отказались от этого, объяснив отказ демаскирующим фактором предстоящей операции. И с согласия представителя Ставки было решено подвергнуть поле минометному обстрелу, тем самым, как авторитетно утверждала своими расчетами саперно-инженерная служба, это препятствие будет ликвидировано в ходе боя за несколько минут.

Ответственные за эту операцию командиры на всякий случай подтянули заградительный отряд войск НКВД и поставили его впритык, позади штрафных частей. Отряд занял позицию; выставил на треноги крупнокалиберные «ДШК», замаскировал их вместе со станковыми пулеметами и стал ждать команды открыть огонь по отступающим. Все знали, что здесь в атаку пойдут штрафники, а в них – люди, провинившиеся перед законом, командованием и страной! Все они осуждены трибуналом и должны смыть свою вину кровью! Поэтому какие еще для них могли создаваться условия для наступления – им и так дали возможность воевать с оружием в руках и оказали честь первыми пролить кровь за Родину и за товарища Сталина! И никто не пожалел их, хотя это были вчерашние друзья – фронтовые побратимы! Бездушный политический аппарат воспитывал всех в убеждении, что все осужденные – преступники, и отношение к ним было соответствующее – как к врагам народам.

Минометный обстрел поля продолжался. При близком попадании противопехотные мины детонировали, взрывались, и только старые вояки могли расслышать двойной звук взрыва. Но Бондарев не понял, о чем кричит ему сосед, и находился в состоянии, близком к обмороку. Командиры понимали состояние новичков и знали, что вывести их из оцепенения можно только пинком или ударом шомпола пониже спины. Алексей Михайлович не расслышал заливистый свисток ротного офицера и был поднят с колен пинком в зад. Но, поднявшись, он еще медлил выбираться на бруствер; получив жгучий удар шомполом по ягодицам, выскочил за своим соседом из траншеи и, не видя перед собой от страха ничего, держа винтовку впереди себя, шел в цепи наступающих прямо через березовый перелесок.

Трудно было скрыть от противника подготовку операции. Немцы ожидали и были готовы отразить атаку. Один из сюрпризов – минометный обстрел наступающих цепей в перелеске. Мины рвались наверху, едва задевая верхушки деревьев, поражая все живое на десятки метров вокруг!

Бондарева неожиданно ударило чем-то горячим повыше локтя в левую руку, которой он держал цевье винтовки. И та вдруг стала выпадать из правой руки. Тогда он хотел вновь подхватить винтовку левой, но с ужасом увидел вместо нее кровавый обрубок и упал на землю, лишившись чувств. Очнулся Бондарев в медсанбате от нестерпимой боли. Кто-то крепко перетянул ему жгутом предплечье все той же левой руки, жалкий остаток которой еще кровоточил, и из плоти была видна срезанная кость. От пронизывающей боли и увиденного он снова впал в забытье и пришел в себя позже, когда женщина-хирург сказала над ним кому-то: «Приготовить сыворотку и кровь», – а сама начала колдовать над остатком его руки. Так для Бондарева окончилась война и служба в армии.

Он долго лечился в тыловом госпитале под Москвой. За это время с него сняли судимость, вернули звание майора и наградили орденом Отечественной войны 2-й степени. Потом пришел приказ – направлять старших офицеров на дополнительный отдых в санаторий, куда к нему дважды приезжала жена. И в мае сорок пятого Алексей Михайлович был комиссован.