Четыре сестры - Малика Ферджух

завопила Энид, забравшись с ногами на стул. – Базиль! Это Базиль! Хо-хо!

12

Ветрокардия

У крыльца Энид, Женевьева, Беттина и Гортензия обступили Базиля.

– Ты сменил машину?

– Перекрасил, – ответил он.

– Что это за желтый цвет?

– Просто желтый.

– А что ты везешь в багажнике? Первобытный лес?

– Библейскую петрушку.

Из открытого багажника высовывались два перекрученных стволика.

– Они от ветра такие кривые или от путешествия?

– Ты не видишь? Это они извиваются от радости.

Базиль выскочил из машины и расцеловал всех, посматривая на дом.

– Шарли здесь?

Шарли вышла на террасу. Над розовым махровым воротником халата ярко-красные пятна штурмовали ее шею. Если всмотреться (а все всмотрелись), было видно, как подергивается ее веко.

– Я здесь.

Она быстро чмокнула Базиля. После этого он нырнул в багажник и достал первую библейскую петрушку.

– Молодая олива. Ей надо будет приспособиться к здешнему климату. С надлежащим уходом, конечно.

Он положил саженец на аллею и извлек второй.

– Дикий виноград. Для беседки на террасе.

– Где это у нас беседка? – удивилась Гортензия.

– Я вам ее построю в эти выходные.

– Как прошли каникулы в Провансе?

– Каникулы? Мне пришлось копать, пить, поливать, пить, сажать, пить, черенковать…

– Пить? – повторила Энид.

– Слушать анекдоты. Мой брат-виноградарь выдает их каждые три минуты. Он запас меня ими достаточно, чтобы смешить вас утром и вечером в ближайшие десять десятилетий.

Он отнес саженцы на террасу, потер руки, стряхивая с них землю.

– Я только и делал, что копал, поливал, сажал, черенковал. И пил, разумеется.

– И слушал анекдоты? – мрачно спросила Беттина.

– И целовался! – воскликнул он и сгреб их в охапку, чтобы снова всех расцеловать.

В объятиях у него было столько сестер, сколько могло уместиться, примерно четыре с половиной. Шарли была первой и оказалась прижата к нему.

– Я так рад, что приехал. Для этого стоило встать пораньше. А завтраком меня угостят?

Роберто любезно уступил ему стул. В награду Базиль усадил его к себе на колени. Кот разлегся на них, свисая с блаженным видом, наподобие старой тряпки.

Базиль посмотрел на перевернутую чашку на блюдце перед ним.

– Это лишняя чашка или вы предвидели мое экспромт-возвращение?

Шарли потерла веко.

– Сейчас принесу тебе миску для хлопьев, – сказала она.

Тут появился Танкред. В светло-серых брюках и темно-синей водолазке, босиком, с улыбкой на губах.

Взгляд Базиля трижды метнулся туда-сюда. С Танкреда – на себя, на свой костюм, выглядевший не лучшим образом после подъема на рассвете и пяти часов пути. С Танкреда – на Шарли в розовом халате, с влажными волосами, с глазами, устремленными на нарезанный хлеб. С Танкреда – на сестер Шарли, на выражение их лиц ничего такого, на их взгляды да нет же, брось.

За три-четыре секунды он понял почти все.

– Базиль, Танкред, – представила их Шарли. – Танк ред – наш жилец. Он живет в башенке.

– Добрый день, – весело поздоровался Базиль, освобождая стул.

У него, подумалось Гортензии, улыбка человека, на глазах которого рушится дом.

– Добрый день, – ответил Танкред, тепло пожимая ему руку и садясь на свое место.

Базиль постоял пару минут с Роберто на руках, с опрокинутой улыбкой, озираясь, словно тонущий в поисках спасательного круга. Женевьева спросила жалким голосом:

– Чай будешь?

– Пожалуйста.

Беттина подала ему чайник. Он стал наливать себе, уставившись на дельфинов на чайном сервизе. Вдруг до него дошло, что он льет чай на перевернутую чашку. Он забыл поставить ее правильно.

– Ох, – пробормотал он.

Женевьева вытерла лужу своей салфеткой. Базиль скорчил комическую гримасу:

– Ну вот, теперь у вас чашки-неналивайки.

Энид, Женевьева и Гортензия улыбнулись. Он повернулся к Танкреду.

– Насколько я понимаю, вы заняли комнату родителей?

Его голос дрогнул, но так неуловимо, что сестры подумали, будто им поч удилось.

– И две смежные, – уточнил Танкред.

Базиль молчал. Но все отлично услышали то, чего он не сказал.

Он почесал Роберто, висевшего на поле его пиджака, точно коала на спине матери, и сделал то, что обычно делают, когда все становится невыносимым: встал и посмотрел на часы.

– Мне пора. Диспансер открывается через час, но после отпуска я должен…

Он улыбнулся Беттине и Женевьеве, подмигнул Энид, взъерошил волосы Гортензии. Поднял оставшуюся перевернутой чашку, рассмотрел ее снизу.

– Вдобавок, – сказал он с той же гримасой, – у них и дна нет.

Танкред дипломатично ушел за чем-то в кухню. Базиль направился к машине, помахав всем рукой.

– Увидимся.

Шарли догнала его на аллее.

– До вечера? – спросила она.

Он всмотрелся в нее.

– Я не уверен.

– Я тебе позвоню.

Он сел в машину, не оглянувшись на пятерых сестер, смотревших ему вслед.

– Он ничего не пил, – сказала Беттина.

Она налила в чашку чай и поднесла ее к губам. Отпила и с воплем выплюнула. Опустив руку в чайник, достала оттуда что-то зеленое и скользкое.

– Настой порея.

* * *

– Она с ним больше не женится?

– Она поженится с Танкредом?

Без Шарли, в компании Гарри и Дезире, они сидели кружком в закрытой кровати Женевьевы.

– Мимолетное увлечение не всегда кончается женитьбой, – высказалась Гортензия, посмотревшая 174 серии «Купера Лейна».

– Базиль не просто увлечение, – вступилась за него Беттина.

– Зато Танкред…

– Она только о нем и думает.

– Шея вся в розовых пятнах, когда он рядом.

– Она приготовила для него рататуй. Я хочу сказать, самый настоящий. Обжаривала все овощи по отдельности.

– Сама она рататуй.

– Смотрите! – взвизгнул Гарри, повиснув на карнизе кровати. – Я Тарзан! Ваааааууууу!

Он отпустил карниз и шлепнулся на одеяло посреди девочек с новым «ваааааууууу!».

Девочки мрачно смотрели, как он выпутывается из складок одеяла. Он вскочил и убежал в коридор, ваааааууууу…

– Шарли любит Базиля.

– Но она влюблена в Танкреда.

– А я думала, что это одно и то же, – сказала Энид.

– Разница большая, как твой желудок.

– Что мы можем сделать?

– Ничего не надо! – запротестовала Женевьева. – Это не наши тараканы.

– Но Базиль…

– Это не наши тараканы!

– Не наша Розетта. Но какой же все-таки рататуй.

Письмо Гортензии Мюгетте

Я уже рассказала тебе, как приехал Базиль. Так вот, вечером тоже было невесело. Мы слышали, как они проговорили два часа, Базиль и Шарли, в бывшем папином кабинете. Шарли плакала. Базиль плакал. Мы тоже. Хоть и не могли разобрать, о чем они говорят.

Когда они вышли (полчаса назад), Базиль был весь бледный, веки распухли, как будто его покусали двести двадцать восемь комаров. А Шарли, конечно же, в красных пятнах. У них дрожали руки, и они не поцеловались, когда Базиль уходил.

Мы поняли, что все кончено.

Странно, вот сейчас,