Женщины - Чарльз Буковски

Твоя Таня.

Дорогая Таня,

Я получил твои письма и фотографию. Я сижу сейчас один после Дня благодарения. У меня бодун. Мне понравилась твоя фотография. А еще у тебя есть?

Ты когда-нибудь читала Селина? «Путешествие на край ночи» то есть. После этой книги у него сбилась дыхалка, и он стал чудить – гнал и на редакторов, и на читателей. Чертовски обидно за него, по-настоящему. Просто крыша поехала. Я думаю, он должен был быть хорошим врачом. А может, и нет. Может, он сводил своих пациентов в могилу. Вот из этого хороший получился бы роман. Так многие врачи делают. Дают пилюлю и опять выставляют на улицу. Им нужны деньги, чтоб расплатиться за то, чего им стоило образование. Поэтому они набивают свои приемные битком и пропускают пациентов, как по конвейеру. Взвешивают, меряют давление, дают таблетку и выставляют за дверь – а тебе только хуже. Зубной техник может забрать все сбережения, но обычно хоть что-то с зубами делает.

Как бы то ни было, я до сих пор пишу и, кажется, платить за квартиру еще в состоянии. У тебя интересные письма. Кто тебя фотографировал без трусиков? Хороший друг, вне всякого сомнения. Рекс? Видишь, я уже ревную! Хороший признак, не так ли? Давай назовем это просто интересом. Или небезразличием…

Буду следить за почтовым ящиком. Еще фотографии будут?

Твой, да, да, Генри.

Открылась дверь, и там стояла Айрис. Я вытащил листок из машинки и перевернул его лицом вниз.

– О, Хэнк! Я купила шлюшьи туфли!

– Здорово! Здорово!

– Я их надену для тебя! Тебе наверняка понравится!

– Детка, давай же скорее!

Айрис зашла в спальню. Я взял письмо Тане и подсунул его под стопку бумаг.

Айрис вышла. Туфли были ярко-красными на порочно высоких каблуках. Она выглядела, как одна из величайших блядей всех времен. У туфелек не было задников, и ноги ее виднелись сквозь прозрачную материю. Айрис расхаживала взад и вперед. Как ни верти, а у нее тело соблазнительнее некуда, да и зад тоже, и, расхаживая на этих каблуках, она задирала соблазн до небес. С ума сойти. Айрис остановилась и бросила на меня взгляд через плечо, улыбнулась. Что за роскошная бикса! В ней было больше бедра, больше жопы, больше ляжки, чем мне за всю жизнь попадалось. Я выскочил и налил два стакана. Айрис села и высоко закинула ногу на ногу. Она сидела в кресле напротив меня. Чудеса дивные продолжали случаться в моей жизни. Я этого понять не мог.

Мой хуй был тверд, пульсировал и бился в ширинку.

– Ты знаешь, что мужику нравится, – сказал я Айрис.

Мы допили. Я отвел ее за руку в спальню. Толкнул на постель. Оттянул наверх платье и вцепился в трусики. Трудная это работа. Они зацепились за туфельку, нанизались на каблук, но я наконец их стащил. Платье по-прежнему прикрывало бедра Айрис. Я поднял ее за задницу и подоткнул платье под нее. Она уже была влажной. Я ощупал ее пальцами. Айрис почти всегда была влажной, почти всегда готова. Тотальная радость. На ней были длинные нейлоновые чулки с голубыми пажами в красных розах. Я засадил ей в самую влажность. Она высоко задрала ноги, и, лаская ее, я видел эти блядские туфли, красные каблуки торчали стилетами. Айрис опять готова к старомодной конской ебле. Любовь – это для гитаристов, католиков и шахматных маньяков. А эта сука со своими красными туфлями и длинными чулками – она заслуживает того, что сейчас от меня получит. Я старался разодрать ее надвое, я пытался расколоть ее напополам. Я наблюдал за этим странным полуиндейским лицом в мягком свете солнца, слабо сочившемся сквозь шторы. Как убийство. Я имел ее. Спасенья нет. Я рвал и ревел, лупил ее по лицу и почти разорвал надвое.

Меня удивило, что она еще смогла встать с улыбкой и дойти до ванной. Выглядела она чуть ли не счастливой. Туфельки слетели и остались лежать у кровати. Хуй у меня был по-прежнему тверд. Я подобрал одну туфлю и потерся об нее хуем. Заебись. Потом кинул туфлю на пол. Когда Айрис вышла из ванной, все так же улыбаясь, мой член опал.

Весь остаток ее визита мало что происходило. Мы пили, мы ели, мы еблись. Ссор не было. Мы подолгу ездили вдоль побережья, питались дарами моря в кафешках. Я не переживал насчет работы. Бывают времена, когда лучше всего убраться подальше от машинки. Хороший писатель всегда знает, когда не писать. Печатать умеет любой. Не то чтобы я хорошая машинистка; еще я делаю ошибки в словах и не знаю грамматики. Но я знаю, когда не писать. Это как ебаться. Божеству иногда надо передохнуть. У меня был один старый друг, время от времени писал мне письма, Джимми Шеннон. Он кропал по 6 романов в год – и все про инцест. Немудрено, что он голодал. У меня же беда в том, что я не могу дать отдыха ни божеству своего хуя, ни божеству своей машинки. А все потому, что женщины валят к тебе лишь косяками, и надо заполучить их как можно больше, пока не подскочило чье-нибудь чужое божество. Вот я бросал писать на десять лет, и удачнее этого со мной, наверное, вообще ничего не случалось. (Некоторые критики, видать, сочли бы, что с читателем тоже ничего удачнее не случалось.) Десятилетний отдых для обеих сторон. Что произошло бы, если б я на десять лет бросил пить?

Пришло время сажать Айрис Дуарте на самолет. Самая трудность в том, что она улетала утренним рейсом. Я привык подниматься в полдень: и прекрасное средство от похмелья, и прибавит мне 5 лет жизни. Я не грустил, везя ее в Лос-Анджелес-международный. Секс был прекрасен; смех у нас тоже был. Я едва ли припоминал более цивилизованное времяпрепровождение, никто из нас ничего не требовал, однако была теплота, все происходило не без чувства, не просто одно дохлое мясо совокуплялось с другим. Я питал отвращение к такому роду оттяга – лос-анджелесско-голливудско-бель-эровско-малибушно-лагуно-бичевская разновидность секса. Чужие при встрече и чужие при расставании – спортзал, полный тел, безымянно раздрачивающих друг друга. Люди без морали часто почитают себя свободнее, но им главным образом недостает способности чувствовать или любить. Поэтому они становятся оттяжниками. Покойники ебут покойников. В их игре нет ни азарта, ни юмора – просто труп впиздячивает трупу. Мораль сдерживает, но она действительно стоит на человеческом опыте, растущем сквозь века. Одна мораль держала людей в рабстве на фабриках, в церквях и в верности государству. В другой просто был смысл. Как сад, полный ядовитых плодов и полезных. Нужно знать, что выбрать и съесть, а что не трогать.

Мой опыт с Айрис был восхитителен и исчерпывающ, однако я не был влюблен в нее, и она в меня не была. Легко прикипать душой и трудно – не прикипать. Я прикипал. Мы сидели в «фольксвагене» на верхней рампе стоянки. У нас еще оставалось время. Я включил радио. Брамс.

– Я тебя еще увижу? – спросил я.

– Вряд ли.

– Хочешь выпить в баре?

– Ты меня сделал алкоголичкой, Хэнк. Я так ослабла, что едва хожу.

– Дело только в кире?

– Нет.

– Тогда пошли выпьем.