Радио Хоспис - Руслан Галеев

Ладно. Стас пил чай, крепкий до четко ощутимой кислинки. Есть не хотелось. Ладно.

Долго стоял под душем, едва теплым. Потом долго натирался полотенцем, до красноты. Брился, то и дело протирая полотенцем запотевшее зеркало. Можно было открыть дверь, но тогда прохлада квартиры ворвется в ванную. Добрился, разобрал станок, убрал в ящик-стойку. На фанерной задней стенке висела деформированная от сырости вырезка из какой-то газеты, приклеенная три года назад. Интервью с писателем Юджином Дойчем. Интервью было скучнейшее, Стас вырезал его ради двух фраз: «Ничто так не нарушает права человека, как религиозные устои. Хотите создать правовое государство, поставьте инспекторов по правам человека и психиатров около церквей, мечетей и синагог, только не забудьте придать им регулярные части военизированных атеистов». Стас верил в Бога. Всегда. Не формулируя, просто верил. Но в силу слова он верил тоже.

К тому времени как он вышел из ванной, старлетку в телевизоре сменил одутловатый мужичок, рассуждающий о творчестве Клаудио Монтеверди и в целом о музыке эпохи барокко. У отца была пластинка с несколькими произведениями Монтеверди. Стас как-то пытался их прослушать. Не понравилось.

Чистых рубашек не осталось, пришлось долго стоять у окна, разглядывая воротники, рукава, карманы, выбирая наименее грязную. Вернулся в ванную, чтобы, стоя у зеркала, повязать галстук.

Привычные действия, привычные настолько, что не приходится говорить себе, что надо сделать, как надо сделать. Ты просто делаешь – и все. И занятно выходит, смерть сильнее всего, но этот обыденный автоматизм сильнее смерти. Потому что вчера умер человек, а сегодня ты стоишь у окна и выбираешь наименее грязную рубашку. И, может быть, это неправильно, но спорить с этим бессмысленно, потому что так есть, так всегда было и, вероятно, всегда будет. Потому что можно лицезреть гибель империй, парады планет, взлеты и падения, все, что угодно, но до тех пор, пока ты не перестанешь коптить небо, ты будешь стоять у окна и выбирать рубашку.

Ладно…

Он вышел позже обычного, прокручивая в голове путь к Управлению, возможности объезда тех мест, где стопроцентно будет пробка… Скорее всего, в любом случае вовремя не приехать. Ладно.

Моралес ждал его, полусидя на капоте своего гигантского желто-черного «Ситроена ТА». Красное от мороза лицо, хмуро насупленные брови, самая большая из когда-либо виденных Стасом сигар. На голове котелок, черт побери, ну, разумеется, котелок с белым снежным околышем, и ниже – целые горные насыпи снега на плечах тролля. Младшие детективы его группы, топчущиеся вокруг «Ситроена», выглядели недорослями рядом с гигантом Моралесом. Даже высоченный Хворостов, даже широкоплечий Беби-Бум.

– Бекчетов, ко мне в машину, – рявкнул Моралес и отправил сигару в сугроб. На мгновение Стасу показалось, что сигара растопит весь снег на улице.

«Дьявольски славное доброе утро, бездельники! Давайте продирайте глаза, я сегодня рано, и какого черта вы все еще дрыхните, если я, всеми признанный лежебока, уже на ногах, уже в своей рубке, уже, мать вашу, кричу вам из динамиков, что долбаное прекрасное утро настало? И если вы проспите и его, ну… Тогда мне не о чем с вами говорить, вы безнадежны, вы не стоите моей заботы.

Да, да, да. Я произнес это слово – «забота». Пусть кинет в меня камень тот, кто скажет, что это не так. Пока государство и профсоюзы заботятся о ваших кошельках, холодильниках, пенсионных накоплениях и прочей херне, диджей Халли на волнах рэйдио «Хоспис» заботится о вашей душе. И вот я говорю вам, дети мои, продерите свои долбаные глаза и посмотрите в окно. Пусть кружит снег и в воздухе уже стоят намеки на запахи хвои, апельсинов, и водки, и даже затушенных в шпроты сигарет, черт с ними, куда же без них. Пусть! Вы думаете, это просто атмосферное явление? Просто, мать вашу, перепады температуры в верхних слоях атмосферы? Нет! Физика, математика, химия – все это фундаментальная, обоснованная, просчитанная чушь собачья, не имеющая никакого отношения к тому, что вы, несчастные неудачники, можете сейчас увидеть за окном.

А в качестве саундтрека к этой красоте я, пожалуй, поставлю старую добрую «Let It Snow!» в исполнении Дина Мартина. Помните еще этого пропойцу в «стетсоне»?»

Занятно было услышать голос государственного преступника в машине руководителя Управления юстиции. Впрочем, гигантские сардельки пальцев Моралеса мгновенно заткнули ему рот.

– Бекчетов, – начал Моралес (и по тому, как мягко это было сказано, Стас понял, что сейчас его будут пользовать по полному списку совершенных и несовершенных грехов), – я правильно понимаю, что вчера вечером погиб человек из твоей группы?

– Так точно. Роберт Шенкель. Был застрелен…

– Я в курсе подробностей, черт побери! – гаркнул Моралес. – Почему не поднялся ко мне вчера? Почему не доложил лично?! До того, как поехать на место преступления? Почему…

– Виноват…

– Не перебивай меня!!! Будешь говорить, когда я скажу, понял?

– Так точно…

Моралес наклонился к Стасу, и тому вдруг показалось, что кто-то одним махом выкачал из салона «Ситроена» половину кислорода. Стало душно, выступил пот. Отведя глаза, Стас увидел, как обеспокоенно топчутся на улице Хворостов и Беби-Бум. Душки Джи видно не было, наверное, сидел, спрятавшись в своей машине. Стас был готов к крику шефа. И потому, когда Моралес отстранился и заговорил усталым, надтреснутым голосом, понял, что все будет еще хуже:

– Бекчетов, я получил свой первый значок, когда ты еще под стол пешком бегал. Еще до войны. А это хренова, мать ее, куча времени тому назад. Это охереть как давно, Стас…

Теперь он назвал его по имени. Увольнение, скорее всего, лишение лицензии, а там и вылет из Периметра – кому он тут нужен без значка? Разве что удастся вернуться за баранку. Если повезет. Очень хотелось сказать что-то в свое оправдание, но вот беда, Стас не мог понять, в чем он должен оправдываться. В том, что, услышав о смерти члена своей группы, стремглав ринулся на место преступления? В том, что не доложил о случившемся поздно вечером? Ерунда. Тем более, шеф не стал бы лететь ради этого на дом к сотруднику. Было очевидно, что Моралеса задело что-то другое. Но что?

– Ты должен понять, – продолжал Моралес, глядя куда-то в пространство кружащихся снежных хлопьев, – что мне нет интереса до большинства дел, производимых в Управлении, только до статистики. Дело закрыто – хорошо. Меня это устраивает. Есть десяток-другой людей, моих подчиненных, которые обязаны рассматривать качество и сроки проведения работы, это их дело забивать себе голову такими вещами. Но когда при расследовании дела гибнет бо€льшая часть оперативной группы, затем гибнет еще один человек, а потом приходят долбаные засранцы из Особняка и говорят, чтобы мы на хрен подавились и отвалили от этого дела, черт побери, Бекчетов, вот это уже касается непосредственно меня. И ты должен был подняться ко мне, как тогда, когда попросил о возобновлении дела, и сказать, что из-за этого дела погиб член твоей команды и какие-то долбаные ублюдки отнимают его у тебя. Потому это одна из гребаных причин, по которым я вообще сижу на своем месте. Понимаешь?