Красная тетрадь - Дария Беляева

Для чистоты эксперимента пригласили и наших друзей, чей паразит был пассивен.

Все мы воспринимали предстоящее как веселую игру.

– Вот такие процедуры мне нравятся, – сказал Володя.

В то же время, я чувствовал некоторое особое волнение. Впервые я должен был продемонстрировать некий сверхчеловеческий навык. От меня, конечно, не ждали умения обращаться со связью, но я в то же время не должен был показать и полную некомпетентность.

Да, я очень сильно волновался, хотя это волнение причудливо мешалось с весельем.

Сначала мы просто играли и здорово было всем. Ничего сверхъестественного никто не демонстрировал.

Мы смеялись, натыкались друг на друга, бегали и падали, по очереди водили, дразнились, словом, развлекались.

Эдуард Андреевич спросил, размялись ли мы достаточно.

Если честно, мне хотелось продолжать, но я сказал:

– Да!

Тогда Эдуард Андреевич сказал:

– Дело в том, что человек и сам по себе довольно совершенное существо. Даже когда мы лишены зрения, мы ощущаем запахи, чувствуем движение воздуха, слышим дыхание. Не стоит недооценивать возможности человеческого тела в его неискаженном виде. Так что, чтобы проверить вашего червя, нам придется отключить некоторые из ваших человеческих чувств. Чтобы усложнить вам задачу.

Он вытянул руку с браслетом.

– Зрение, – сказал он. – Полностью, чтобы вы не чувствовали движения света, а еще слух, обоняние. Установим определенный диапазон осязания. Не волнуйтесь, как только я сниму браслет, все вернется сразу же. Это абсолютно безопасная технология.

Мы молчали. Никому из нас не хотелось терять чувства, пусть даже и временно. Это казалось более страшным, чем боль и кошмары.

Валя спросила:

– А так нельзя сойти с ума?

– Не за такое короткое время.

В конце концов вызвались мы с Борей. Я хотел казаться дисциплинированным и послушным, а Боря хотел всем показать, какой он смелый.

– Начнем, пожалуй, со Жданова. Но не расслабляйтесь, попробовать придется всем.

А я вдруг впервые подумал: даже если Эдуарду Андреевичу это все непросто, он все-таки делает с нами то, что предписывает программа, и улыбается своей обаятельной улыбкой.

Он – большой молодец.

Я протянул руку.

– Это не больно, – сказал Эдуард Андреевич.

Последнее, что я увидел: Мила, Алеша, Ванечка и Диана, которые играли вместе с нами, вдруг перестали быть веселыми. Они отошли от меня на пару шагов, лица у них были задумчивые, даже растерянные.

А потом я совсем перестал что-либо видеть. Но не наступила и темнота, которую мы часто ассоциируем с потерей зрения.

Не было ничего, ни черного, ни белого, ни света, ни тени.

Если закрыть один глаз, а другим продолжать смотреть на мир, то закрытый глаз не видит никакой темноты.

Он не видит ничего вообще.

Потеря слуха испугала меня куда меньше, хотя испугала тоже – не было пульсации крови, звука собственного дыхания – тишина, которой я прежде не слышал.

Я перестал чувствовать и запахи. Это тоже удивительно, ведь обычно нам кажется, что мы и не чувствуем никаких запахов, пока не унюхаем нечто, что привлечет наше внимание, приятное или неприятное.

Но, оказывается, мир полон разных запахов, и когда они пропадают, на их месте остается пустота, которую нельзя ощутить, безвкусное пространство.

Исчез даже запах самого воздуха, и только тогда я осознал, каким приятным и сладковатым он был.

Я оказался в жутком, странном мире, где не было ничего, кроме меня. В этом мире мне стало страшно и одиноко. Я сделал шаг, но мне казалось, будто я иду в пустоту, я не ожидал, что почувствую под собой землю, настолько все перестало существовать.

Человеку очень сложно оставаться наедине с собой.

Ходить стало трудно, каждое движение давалось мне с трудом. Когда мои глаза были завязаны, я ощущал движение света, скрип камушков под ногами, дуновение ветра. Все это помогало мне двигаться, хотя и сложно объяснить как.

И я все-таки всегда понимал, что кто-то есть рядом.

Сейчас же я не ощущал ничего и никого. Исчезло все вокруг.

Мне стало очень страшно, но я знал, что должен оставаться сосредоточенным, что ситуация под контролем и мне нельзя показать свой ужас перед потерей чувств.

Ощущение времени тоже исчезло, до странности резко и быстро прервался внутренний ритм, сбились часы, которые внутри меня отсчитывали секунды. До чего же все в мире связано!

Я не понимал, сколько вот так бестолково маюсь, делаю шаг, снова шаг, отступаю, не понимаю, что происходит, ничего не чувствую.

Я старался сохранять присутствие духа, однако какая-то часть меня будто бы отчаянно звала на помощь, желая ощутить хоть что-то.

Я падал, но не чувствовал самого падения, а когда меня поднимали, я не чувствовал прикосновений, только изменение положения тела в пространстве. И тогда эта маленькая, беззащитная часть меня начинала паниковать еще сильнее.

Я почти мог услышать ее голос, потому что я не слышал ничего другого.

А потом в моем мире что-то появилось. Нечто живое и знакомое так долго.

Я не знаю, как это объяснить, человеческий язык, как мне кажется, пока недостаточно приспособлен для описания подобных вещей. Наверное, в червивые времена были свои, особенные слова или выражения, но их я не знаю.

Я не видел его. Не слышал. Не чувствовал. Не ощущал запах.

Но он был рядом со мной, был, и это мне стало понятно, однако не на рациональном уровне: я ничем не мог подкрепить свои подозрения.

И на то, что называют интуицией, это тоже не было похоже – интуиция зарождается внутри, а его присутствие я воспринимал как бы извне.

Я знал, что он крутится вокруг меня, то там, то здесь, знал, что ему смешно.

Я знал о нем все.

Наверное, я не смогу объяснить правильно, и мои попытки обречены на провал. Но я скажу так: он словно сам был чувством, и у этого чувства было имя – Боря.

Я не угадал, нет, я знал. Я знал, как знает о приближении самолета радар.

У радара нет никаких чувств, присущих живому существу.

Но у него есть чувствительность, и у меня была эта чувствительность.

В конце концов я поймал его. Я не ощущал прикосновений, собственной хватки, но я ощутил его: секундное беспокойство, потом ему снова стало весело, потом короткое торжество – его очередь, он всем покажет.

Я сказал:

– Боря!

Но не услышал собственного голоса и не почувствовал движения воздуха во рту.

И все равно я уже знал, что в пустоте не один.

Когда с меня сняли браслет, солнце показалось мне таким слепящим.

– Я справился?

– Да, Жданов, – сказал мне Эдуард Андреевич.

Так мы играли