Крушение империи Наполеона. Военно-исторические хроники - Рональд Фредерик Делдерфилд

императору Францу. В Дулеване Наполеону передали срочное донесение от министра почт Лавалетта, которому можно было доверять. Донесение содержало недвусмысленный призыв поспешить, чтобы отвратить катастрофу. Колонны зашагали еще быстрее, и к ночи 29 марта изнуренная армия вошла в Труа.

Небольшая группа людей передвигается быстрее армии, даже когда это армия Бонапарта. С небольшим эскортом Наполеон поспешил в Вильнё, а оттуда почти в одиночку на почтовой карете — в Париж. Рядом с ним сидел Коленкур, его единственный спутник по путешествию сперва на санях, а потом в экипаже, из Сморгони в Париж. За ними еле поспевал крохотный штаб, куда входили генерал Гурго и маршал Лефевр.

Для присутствия Лефевра имелась особая причина. Его имя десять лет назад было включено в список маршалов, чтобы умиротворить твердолобых республиканцев после того, как Наполеон присвоил титул императора. Сейчас, когда из нор выползло столько роялистов со своими едкими остротами, человек столь непоколебимого характера, как Лефевр, был бы незаменим в попытке сплотить столичные предместья под триколором. Вот до какой крайности дошел Наполеон — человек, который всю свою жизнь боялся и ненавидел толпу, теперь искал в ней свое спасение.

Угрюмое республиканство Лефевра никогда не подвергалось сомнению. В Эсоне стало известно, что идет бой и что императрица бежала за Луару. На следующем перегоне, возле унылой почтовой станции в десяти милях от Парижа, маленький кортеж столкнулся с пешим егерем, который сказал, что состоит при штабе Мортье и послан вперед искать место для постоя. На какое-то мгновение это поручение озадачило императора. Он не мог понять, зачем войскам Мармона и Мортье понадобилось останавливаться здесь. Офицер сказал ему, что корпус маршала отступил, что брат императора Жозеф последовал за императрицей и что в Париже, столице мира, как некоторые думали еще неделю назад, уже стоят на квартирах башкиры, хорваты и прусские гусары. Короче говоря, война кончилась.

На несколько секунд император остолбенел. Затем он стал рвать и метать. Завтра подойдет гвардия! Парижская Национальная гвардия встретит его приветствиями! Попав в город, он покинет его либо победителем, либо покойником!..

Коленкур хорошо знал это настроение. Он сидел рядом с Наполеоном, пока они проделали тысячу лиг по снежной пустыне, и знал, как отделить зерно гениальности от шелухи истерики. Он подождал, когда буря уляжется, а затем посоветовал поскорее вернуться в Фонтенбло и сделать паузу, чтобы изучить сложившуюся ситуацию.

Однако сейчас даже Коленкура потрясла неистовая ярость императора. Наполеон проклинал трусость Жозефа, тупоумие Мармона и предательство депутатов. Взору смущенных офицеров и солдат, стоявших на ветру и в темноте около ветхих зданий, этот человек на несколько минут предстал не как гениальный полководец и администратор и даже не как товарищ, многие годы деливший с ними тяготы и триумфы, а как неуправляемый грубиян подросток. Он отказывался верить собственным глазам и в самом деле пошел пешком, в сопровождении протестующего Коленкура, по дороге к Парижу. К счастью для себя, он натнулся на авангард армии Мортье, который подтвердил слова офицера-квартирьера. Регулярные войска вышли из столицы по соглашению, подписанному тем же вечером, и отступали в поисках новых позиций.

Наполеон сразу пришел в себя, и, как всегда, к нему вернулся гений импровизации. Он отдал отрядам Мармона и Мортье приказ занять сильную позицию между Эсоном и Сеной, где тылы прикрывала река Йонна. Коленкура он отправил к царю с наказом в последний раз замолвить слово за династию. Сам же он повернул и направился обратно в Фонтенбло, куда прибыл в шесть часов утра 31 марта.

II

Два человека зарекомендовали себя наилучшим образом в водовороте интриг и предательства, сопутствовавших крушению наполеоновской империи в первые дни апреля 1814 года. Это были Коленкур, друг и чрезвычайный посол побежденного императора, и царь Александр Первый, его самый могущественный враг. Сейчас, к досаде тех французов, которые надеялись заработать дивиденды на гибели государства, они встретились и провели разговор.

В том, что происходило между ними, лежала последняя надежда династии. Если нить оборвется — к чему прилагали усилия Талейран и многие другие, — все надежды дома Бонапартов пойдут прахом. Обаяние и убедительность Коленкура не могли бы удержать Наполеона во главе государства — это был вопрос решенный, — но к обсуждению предлагался вариант возвести через четырнадцать лет на императорский трон Франции его сына. Коленкур был человеком честным и преданным. Он направился в сторону мерцающих сторожевых огней казаков и уланов, которые расположились на дальней стороне Сены, решившись сделать все возможное ради человека, которого любил.

В столицу он попал с трудом. Часовые имели строгий приказ не пропускать никаких посланцев от Наполеона, а присутствия Коленкура в Париже боялись сильнее, чем какого-либо другого гонца, поскольку когда-то он был послом в Москве и умел ладить с царем. Если бы не случайная встреча с великим князем Константином, братом самодержца, Коленкуру пришлось бы ни с чем возвращаться в Фонтенбло. Константин узнал его и проводил к царю в Елисейский дворец, где союзники проводили конгресс. Там Коленкура, вымотанного до предела, провели в маленькую комнатку, которую Наполеон использовал как свой кабинет, когда жил во дворце. На столе по-прежнему пылились карты России. Коленкур тактично сжег их и лег спать на софу. Теперь он был уверен, что царь примет его, и не ошибся; Александр не только оценил значение этого посольства, но даже согласился поговорить с Коленкуром наедине.

Сперва казалось, что надежды мало. «Вы опоздали, — дружелюбно сказал царь Коленкуру. — Все уже кончено. Сейчас я ничего не могу вам сказать». Но Коленкур настаивал, и состоялась вторая, более многообещающая беседа. О чем они говорили, в точности неизвестно, поскольку и тот и другой впоследствии никогда не останавливались на этой теме. Однако мы знаем, что Коленкур достиг кое-каких успехов, согласившись с тем, что Наполеон должен уйти, но упорно выдвигая доводы в пользу сына императора и регентства. У него в запасе имелись две козырные карты. Первая — подозрение царя (которое менее чем через год перешло в уверенность) в том, что Франция на самом деле вовсе не хочет реставрации Бурбонов и что Талейран с его сворой либо врут, либо преувеличивают. Вторая — способность Наполеона продолжить борьбу либо в Лотарингии, как он планировал, либо к югу от Луары. Коленкур вел свою игру очень умело, и, когда он уезжал, царь по-прежнему пребывал в сомнениях. Талейрану, Пруссии и Англии теперь пришлось бы сильно постараться, чтобы убедить царя во всем соглашаться с их советами. С этой крупицей утешения Коленкур направился в Фонтенбло.

Тем временем события набирали ход. 1 апреля под надзором Талейрана было