Софья Толстая - Нина Никитина

Кроме этого, Бертенсон расписал больному курс лечения: масляные клизмы на ночь два раза в неделю; в остальные дни на ночь принимать пилюли, от одной до пяти; в течение месяца трижды в день, за полчаса до утреннего кофе, перед завтраком и перед обедом, выпивать треть стакана слегка подогретой минеральной воды «Karlsbad Muhlbrunn»; прием облаток каломели в течение трех дней по три ежедневно, после трехдневного перерыва курс необходимо было повторить. По усмотрению врача надо принимать сердечное средство строфант, а в случае сильных нервных болей показаны облатки от боли и, возможно, хинин.

Еще было сделано отдельное предписание по режиму питания, предусматривавшее потребление ограниченного количества блюд. Прежде всего каши — гречневая, рисовая, овсяная и молочная манная, а также яйца — сбитые, глазунья, со спаржей, овощи — морковь, репа, салат, предварительно ошпаренный кипятком, из фруктов — печеные протертые яблоки и вареные плоды.

Теперь, подумала Софья, она уже больше ни за что не позволит мужу набрасываться на еду, с которой больной желудок плохо справлялся, ведь у Лёвочки почти не было зубов и пища оставалась непереваренной. Врачи также советовали Софье обязательно примешивать к вегетарианским супам мясные бульоны, но чтобы муж не догадывался об этом. Она не без гордости заявила докторам, что уже давно так делает.

Однако после отъезда Бертенсона Лёвочке стало совсем плохо. Температура поднялась до сорока градусов, пульс был 150 ударов в минуту, дыхание частым. Положение выглядело безнадежным. Врачи диагностировали у больного катаральное двухстороннее воспаление легких, которое оказалось к тому же еще и ползучим, а потому сверхопасным. Несколько дней и ночей Лёвочка находился между жизнью и смертью, в руках Божьих. Софья раскаивалась в том, что так мучила его все эти годы, но она была бессильна что‑либо вернуть и исправить. Ей оставалось только жалеть любимого человека и надеяться на то, что ей не удастся пережить его.

Теперь у постели больного дежурили двое врачей, местный Волков и ялтинский Альтшуллер, которые сменяли друг друга через ночь. Надежды на выздоровление больного больше не было. Лёвочка стонал и постоянно просил открыть окна. Врачи избегали Софью, не решаясь обнадежить ее. Им не хотелось врать ей и лукавить. Никто из них не брал денег. Кроме докторов дежурили все родные: Маша, Сережа, Саша и, конечно, Софья. А вновь прибывший в Гаспру Щуровский постоянно следил за сердцем больного. Наконец, все с облегчением вздохнули: «Кризис, кажется, миновал». Теперь по утрам больному можно было расчесывать гребнем волосы и умывать лицо. Лёвочка был совсем немощный. Его осторожно сажали в больничное кресло, подвозили к окну, чтобы он мог видеть море и больше не говорить: «Пора старинушке под холстинушку». Зато он уже снова читал сам книги, письма и газеты. Сам ел и пил.

Только — только Лёвочка оправился от тяжелой болезни, как в середине апреля захворал снова, теперь уже брюшным тифом, опять оказавшись на пороге смерти. Софья просто окаменела, услышав диагноз врачей. Как она будет жить без него? Вместе с мужем, казалось, умирает и она. Кто‑то из докторов говорил, что дела совсем плохи, другой уверял, что больной наверняка выкарабкается, а третий просто молчал. Физическая усталость совсем притупила горе Софьи. По ночам она сидела у постели своего мужа, дрожа от холода, но ни разу не сомкнула глаз и не позволила себе положить голову на подушку.

Слава богу, тиф миновал, но Лёвочка все еще лежал в постели и говорил, что ждал третьей болезни и смерти. Он пребывал в скверном настроении. А Софья молилась, и это, как всегда, ей помогало пережить это тяжелое время, которое было сравнимо с тем, что она испытала после смерти Ванечки.

Теперь ее беспокоило большое количество людей, занимавших все флигели. Каждый день за столом завтракали и обедали девятнадцать человек. Сама Софья не могла хозяйничать здесь, ведь она была не у себя дома. Прислуга же едва справлялась. Наконец‑то собрались все дети, многие были со своими женами или мужьями. Приехали еще близкие и родные: дядя Костя, Жули, Буланже. Забота о них занимала столько времени и сил, что, казалось, некогда жить. Тем не менее Софья не позволяла себе распускаться и плакать. Напротив, она хотела выглядеть бодрой, перестала беспрестанно расспрашивать докторов о состоянии мужа. Ответом ей был сам пациент, демонстрировавший свою потрясающую волю к жизни. Он шел на поправку. Силы же Софьи были совсем истощены. Она похудела и постарела на целых десять лет! Но она думала не об этом, а о том, где найти постоянного домашнего доктора для мужа, который должен быть человеком порядочным, приятным и любящим Льва Николаевича. Также она думала и о том, сколько это будет стоить — определила месячную плату доктору в 100 рублей.

В Гаспру приехал молодой врач Никитин, чтобы следить за здоровьем дорогого пациента. А Софья в это время отправилась в Москву по делам, доверив мужа Сереже, Мише, Коле Оболенскому и Саше. Лёвочка теперь уже ходил по комнатам, хоть и с палочкой. Через несколько дней вернувшись в Гаспру, она нашла мужа снова захворавшим, мучающимся инфлюэнцей и поносом. Пришлось снова уповать на небеса.

Наконец 25 июня 1902 года вся большая толстовская семья выехала из Гаспры с заболевшей Сашей, которую Сережа нес на руках до коляски и всю дорогу ухаживал то за сестрой, то за отцом. Их пришли провожать ялтинские доктора Альтшуллер и Елпатьевский. До Севастополя Толстые плыли на пароходе, где познакомились с А. И. Куприным. А потом уже добирались в специальном директорском вагоне начальника Московско- Курской железной дороги. Лёвочка благодарил Бога за болезнь, которая помогла ему многое понять, в том числе «верить батюшке отцу Амвросию, а не батюшке Альтшуллеру». Сама же Софья думала о том, что в словах мужа о спасении больного хорошей сиделкой, терпеливо кормящей его с ложечки, регулярно делавшей массажи, постоянно заботящейся о том, чтобы он поправился, — вся правда.

В Ясной Поляне жизнь снова вошла в прежнее русло. Лёвочка потихоньку выкарабкивался из болезни, даже пополнел, оказавшись в привычной среде, и опять начал писать. Горький был прав, когда говорил Софье в Гаспре, что «гений сильнее смерти».

Софья решила оставить в прошлом все суетные счеты, взаимные упреки и осуждения и больше никогда не нарушать крепость своих отношений с мужем ни одним движением пальца. Ей нравилось смотреть, как ее Лёвочка работает над «Хаджи Муратом», но безумно раздражала его легенда «Разрушение ада и восстановление его», переполненная упреками к Церкви. Когда Софья читала эту гнусную, злобную клевету на православную церковь, ей хотелось плакать. Тем не менее у такого взгляда были сторонники, например, даже в очень просвещенной Германии прошел суд над Лёвочкой за его ответ Синоду, так оскорбивший религиозные чувства саксонского гражданина Виггхорна, что он представил суду целый обвинительный акт против писателя. Однако лейпцигская судебная палата оправдала русского классика, посчитав его труды вполне понятными и устремленными на восстановление чистоты учения Христа. А в Париже в это же время художественный журнал «Express» объявил сбор средств на памятник мужу работы Паоло Трубецкого. Парижане ожидали увидеть на этом торжестве самого Толстого и были горды тем, что их город первым воздвиг памятник живому гению.