Я Кирпич - О'Санчес

– Прощу прощения, как вас звать-величать? Меня – Сева.

– Борис Сергеевич. Буровский, а чего? В неофициальной обстановке – иногда и Бураном зовут. А зачем тебе?

– Затем, что нормальные люди должны не быковать, не бычить друг на друга, а нормально взаимодействовать. Так, чтобы все четко, в рамках служебных обязанностей, но по-человечески… Так ведь? Просто, без канцелярщины скажи, Борис Сергеевич: да или нет?

– Да.

– Классно! И я так же думаю. Слушай, а вот не в тему вопрос: как ты лично считаешь, какая жизнь лучше – холостая, или семейная? Разумеется, если это не военная и не служебная тайна? Вот, как ты сам определился? Я-то еще холост и в последнее время постоянно размышляю на подобные темы… А, Борис?..

Не знаю, чего именно я трушу, но отдавать колдовские пожелания вслух, при объекте воздействия, так сказать, мне все еще неловко, а мысленно – результаты более слабые… или мне это кажется? Внутреннее понимание подсказывает мне, что вслух мощнее и точнее наколдовывать, вот я и пытаюсь вплести колдовство в обычную речь. У парня кольцо на правой руке, по возрасту и дети уже вполне вероятны…

– А хрен его знает! И так хорошо, и так неплохо… Надоедает со временем по общагам да казармам таскаться… И детей, типа, люблю, у меня двое… Слушай, а тебе до этого какое дело!? Все, харэ болтовней заниматься, замолкни, стой спокойно и жди!

Поддается. Очень хорошо, значит, все мое пока при мне. Это успокаивает. Букач смирно сидит, что неудивительно: человеческие дела ее не колышут абсолютно, магических же она не чует пока, стало быть, их нет, и это преотлично! Индикатор ты мой голенастенький!.. Тихо, тихо, не надо скрежетать, а то дядю напугаем… Пусть он чихнет, мысленно пожелаем ему этого.

Мужик чихнул. И повторил на бис, согласно моим колдовским бессловесным уговорам, и опять повторил… Итого – ровно десять раз.

– Что, простуда посреди лета?

– Да… Вчера, видать, сквозняком надуло, вот с утра и… Да, а… алё!? Апчхи! Есть, угу! Провожать, или сам дойдет? Угу, есть! Все понял! Ты это… проходи сюда, сейчас впущу… и иди прямо по коридору, справа предпоследняя дверь. Не помню там табличку, но, не доходя до окна – предпоследняя дверь справа. Там тебя ждут. Погоди! Документы при себе есть какие-нибудь?

– У-у… – Я сокрушенно похлопал себя по накладным жилетным карманам.

– Ладно, так запишу пока вот здесь, на листке, потом сами разберутся… Диктуй: Всеволод…

– Всеволод Кирпичников.

– Угу, записал. По отчеству?

– Сергеевич.

– Угу, есть. Во-он туда!..

Разум не способен не сомневаться. Иду, такой, по коридору, там десять секунд хода, а то и меньше, а сам успеваю подумать про себя и проблемы свои: «Какого черта!?» Иными словами – чего я жду, чего ищу и, главное, зачем??? Отца, судьбу, любимую, украденное имущество?.. Погоди, погоди… погоди… память моя…

– Разрешите?

– Да, пожалуйста. Добрый день. По какому вопросу, позвольте спросить?

Кабинет этот – почти обычный, почти просторный: весьма умеренно захламлен канцелярской мебелью, в углу на столе небольшой монитор, с мышкой, с ковриком, с действующей пепельницей, с наушниками, под столом системный блок. Слева у дверей шкаф с открытыми полками – специальный, под бумаги, пол выложен плитками, пол почти голый, если не считать резинового квадратного коврика под креслом у стола… Темное-серое полустул-полукресло из литой пластмассы, всего их три в комнате, одинаковые… Окно здесь одно и странное: снаружи типа ставнями прикрыто, а изнутри забрано металлической решеткой с толстенными прутьями. Освещение только искусственное: над головой матовый плафон, на столе оранжевый абажур с лампочкой, монитор спит или погашен. Умеренно накурено.

Во многие разы быстрее – увидеть это все и осознать, нежели пересказать словами, и в подобных случаях у меня всегда временной разрыв: сначала зрительные, слуховые и иные впечатления, а уже вслед за услышанным и увиденным, редко когда параллельно, происходит переодевание эйдетических корпускул смысла в вербальные, то есть, в словесные… по типу: «ай! – током ударило!» Иногда я уверен, что эти мои особенности – суть диагностические признаки человека-тормоза, пережившего трудное детство, а иногда вовсе даже наоборот, в любом случае во мне остается место для сомнений.

В комнате еще есть какой-то хлам, но я его я не успел рассмотреть, поскольку не за этим прибыл, да и собеседник поторапливает, к доверительному общению рвется.

– Да, добрый. У меня тут вот какое дело… насчет машины, красной бээмвухи…

Передо мною, метрах в полутора, стоит мужик в зеленом не застегнутом халате, оттуда скромно и недалеко выглядывает пузо, обтянутое синей рубашкой, мужик спокоен, ему далеко за полтинник, очки приподняты надо лбом на лысой круглой голове, ростом пониже меня, безбородый, безусый, подбородка два. Глаза карие, зубы вставные, щеки красные… Крепыш. Фиг его знает – что могут означать для меня все эти подробности, чему зацепками служить? Если бы он в это время рисовал левой, кстати, татуированной рукой, или мышкой ею двигал, я бы еще вдобавок мог определить, что он левша… Звать его Миша, если верить синим буквам на пальцах левой руки.

– Какой бээмвухи, о чем вы?

– Ну, красной, «копье». Такие в народе копейками зовут. Только это не жигули-копейка, а…

Мужик прервал меня на полуслове и сделал это небрежно, без нервов, не напрягаясь и не заботясь о том, что я при этом почувствую:

– Молодой человек, вы уж извините за прямоту: вы не по адресу, идиотов лечат в других местах.

Сурово он меня охарактеризовал… Ну, я за словом в карман не полез, мне теперь главное – из ситуации вырулить, в которую я сам и заехал по собственной воле. Так что, как говорится, нахальное нахальным:

– А я и не собираюсь никого лечить. Мне бы только поговорить с владельцем транспортного средства… номер ха двести девять эс… уй!..

Дверь, которую я аккуратно за собою прикрыл, резко распахнулась и стукнула меня в спину… даже затылку чуть-чуть досталось. Сначала удар и вскрик – потом осознание: дверью!

Мне кажется, что я даже и не особо удивился в тот миг, когда обернулся и увидел толкнувшего меня мужчину… Они ввалились втроем, но вошедшего первым и главного среди них я узнал: это был тот загадочный чувачок, что на перекрестке Серебристого советовал мне сменить хобби, забыть об изучении так называемых «общественных» насекомых. Только ныне он одет гораздо «официальнее»: щегольская серая в полоску пиджачная пара, бордовый, почти черный галстук-шнурок поверх светло-розовой рубашки, причесан, выбрит, и на ногах небось, какая-нибудь обувь имеется – не хоббит, чай, но сейчас не посмотреть, просто потому, что неохота перед ним взгляд опускать.

– А-а, Савелий Васильевич! Какими судьбами? Как говорится – и года не прошло! Могу чем-то помочь?