Воплощение снов - Надежда Федотова

Он, прижав к боку поднос, отошел. Друзья разобрали курительные трубки и развалились на парчовых подушках. Вскоре принесли освежающий гранатовый щербет, которой и впрямь оказался на диво хорош, за ним последовало грандиозных размеров золоченое блюдо с таким количеством разнообразных закусок, что у молодых людей разбежались глаза, а следом Райану подали маленький ручной шаашир с молочно-голубой смесью. Рексфорд втянул в себя сладкий, с легкой травяной горчинкой дым, одобрительно причмокнул губами и, устроившись со всем удобством, посмотрел на товарищей. Те, уже немного пообвыкшись, угощались закусками, запивая их лимонной водой, и с любопытством поглядывали по сторонам. Райан последовал их примеру, качнул головой и выпустил вверх столбик голубоватого дыма.

— Даже не представляю, Азат, как тебе удалось нас сюда протащить, — сказал он. — Судя по всему, тут и золото не большой помощник! Или тебе посчастливилось вызнать самую страшную тайну начальника охраны?..

Адепт ан Нахир рассмеялся.

— Если она у него и есть, я буду последним, кто об этом узнает, — отозвался алмарец. — Тут все просто, Райан. Глава охраны — друг старого боевого товарища моего дяди. Я, конечно, просить не люблю, но уж один-то раз не рассыплюсь…

— А два? — оживился сын магистра щита. Азат, потянувшись за миндальной пастилой, с сожалением вздохнул:

— Вряд ли. Дядя тоже просить не любит. Во всяком случае, не сейчас, разве только в следующем году. Но обещать не могу, сам понимаешь.

— Жаль, — протянул Райан. Потом снова приник губами к мундштуку, втянул в себя пар и, подумав, добавил:- Хотя чаще, чем раз в год, здесь гулять никакого кошелька не хватит, а отец от моих счетов из Бар-Шаббы и так не в большом восторге… Кстати, нам обещали какое-то «представление» — обрисуй хоть в общих чертах, к чему готовиться?

Он кивнул в самый центр зала, на высокую круглую сцену, облицованную красным деревом и до поры наполовину скрытую, как балдахином, плотными складками пурпурно-золотой парчи. Азат, взглянув в ту сторону, пожал плечами.

— Понятия не имею, — честно ответил он. — Мне не говорили, а раньше я тут не бывал… Скорее всего, танцы, но, верно, какие-то особенные. Вон сколько гостей собралось! А ведь сегодня всего лишь среда.

Рексфорд задумчиво кивнул. И взяв со столика свой бокал, поднял его кверху:

— Что ж, тогда не будем терять времени! Нейл, дружище, за тебя — и за твой праздник!

Именинник и остальные гости потянулись к бокалам с лимонной водой. И очень вовремя — едва отзвучали последние слова Рексфорда, едва все четверо успели сделать по глотку, как окружающий их полумрак стал медленно сгущаться. Мелодичное пение флейт тихо растворилось в воздухе, следом за ним сошел на нет ровный гул голосов, плывший по залу, аромат роз стал сильнее, а расшитый золотом парчовый балдахин над сценой вздрогнул и пополз кверху.

* * *

Даже если ты многое повидал в своей жизни, стоить помнить, что она всегда найдет, чем тебя удивить. До недавнего времени Нейлар эль Хаарт даже не слышал о танце под покрывалом и, увидев его воочию, вынужден был признать, что зрелище это незабываемое. Однако лишь теперь, завороженно глядя на ярко освещенную сцену «Парчи», он начинал понимать, что есть истинное волшебство Востока, а что — только его бледная тень…

По гладкому, как атлас, отполированному дереву сцены, как по краю золотого блюда, скользили такие же золотистые, почти невесомые тела танцовщиц — гибких, стремительных, словно отлитых из ртути, и вместе с тем пленительно-томных в каждом своем движении. Их было двенадцать — прекрасных юных созданий, окутанных прозрачной вуалью тончайшего шелка, алого и пурпурного, желтого и бирюзового, зеленого и оранжевого, ничем не расшитого, почти ничего не скрывавшего, дрожащего как на ветру. В ритме музыки, то медленно-тягучей, то лихорадочно ускоряющейся, словно в такт биению растревоженного сердца, вуали мешались между собой, перетекая из одного цвета в другой и складываясь в удивительный, постоянно меняющийся узор из живых картин: своенравные океанские волны, схлынув, уступали место волнующемуся травяному морю, над которым вспархивала к небу одинокая яркая пташка — вспархивала и, сложив трепещущие шелковые крылья, камнем падала вниз, в объятия летнего благоуханного луга, превращаясь в диковинный цветок, что тянулся сверкающими росой лепестками ввысь, к солнцу, а мгновение спустя уже вился багряно-красным смерчем осенней листвы на пустынной равнине… Да, танец танцу рознь. Но разве это танец? Нет, это дивный, сказочный сон, ожившая фантазия, ускользающее видение, которого нельзя коснуться и которое невозможно забыть!.. Затаив дыхание, Нейл следил, как струится в воздухе разноцветный шелк, меняются причудливые образы, летят по кругу времена года, и от переполняющего его восторга у него было тесно в груди. Такого он не видел никогда — и, еще даже не досмотрев, уже готов был отдать что угодно, только бы увидеть снова.

Музыка тем временем наращивала темп, танцовщицы двигались все быстрее и быстрее, с каждым тактом будто приподнимаясь над сценой, тонкие мерцающие вуали слились в одно дрожащее полотно и вдруг, взметнувшись вверх, опали яркими лепестками на золотое блюдо. Музыка смолкла, оборвавшись на пике, погасли огни над помостом и свечи в стенных канделябрах, замершая в благоговейном молчании зала погрузилась в густую, бархатную темноту — и почти в то же мгновение в самой ее глубине вспыхнула крошечная алая искра. Дрожа и пульсируя, как живая, она становилась все больше и больше, и вскоре вытянувшие шеи адепты смогли разглядеть зависший над сценой многослойный шелковый кокон, напоминающий закрытый бутон огромного цветка. Полупрозрачные лепестки его были плотно сомкнуты, но алый свет, струящийся сквозь тонкие стенки, разгорался столь быстро и сильно, что уже через неполную минуту тьма отступила, явив взору публики высокий постамент в центре сцены и сбегающие от него вниз узкие лакированные ступени. Шелковый бутон венчал постамент королевским венцом.

— Похоже, — услышал Нейл негромкий голос Райана, — представление еще только начинается…

Закончить фразу адепт Рексфорд не успел. Почти в ту же секунду под оглушительный звон литавров сцену опоясало горячее огненное кольцо. А светящийся кокон чуть вздрогнул — и начал раскрываться.

Шелковый бутон не был пуст. Когда последний его лепесток опустился на постамент, глазам зрителей предстала закутанная в парчу женская фигура, освещенная алым светом фонаря, что держала в ладонях. Женщина сидела в центре распустившегося цветка, неподвижно, подогнув под себя одну ногу и выставив вперед вторую — склоненная голова, кольца иссиня-черных блестящих волос, змеящиеся по плечам, тонкие руки в золотых браслетах… Музыка стихла на долю секунды и полилась вновь — нежная, зовущая. Женщина на постаменте подняла голову. Улыбнулась, обвела взглядом больших миндалевидных глаз темную залу, поднялась, оставив алый фонарь за спиной, и сделала шаг вперед. Потом еще один. Узкая крошечная ступня коснулась первой ступени, мелодично зазвенели браслеты, золотой нитью вплетаясь в томную песнь флейты…

Не было больше живых картин, не было феерии красок и образов, а вскоре исчезла и сцена, и, кажется, сама огромная зала: осталась только музыка, пляшущее оранжево-красное пламя и она — изящная черноголовая змейка, окутанная воздушным струящимся пурпуром, словно облаком. Она скользила по сцене, будто вовсе не касаясь ее ногами, и каждое ее движение, будь то поворот головы или плавный изгиб тонкого стана, были исполнены такой невыразимой неги, такой затаенной страсти, что у всех, кто смотрел на нее, разом перехватывало дыхание. Золотые браслеты вспыхнули в свете огня, когда танцовщица вскинула кверху руки, замерцала в полутьме смуглая кожа точеных плеч — и пурпурная парча соскользнула с гибкого тела, оставив вместо себя алый шелк… Или оранжевый?.. Или уже охристо-желтый?..