Знак ворона - Дмитрий Вересов

Иван вздохнул, скинул шелковый халат, сбросил шлепанцы, потрогал босой ногой воду. Пора…

Он на мгновение задержался перед узким, уходящим к потолку зеркалом, и зеркало показало рыхлого седеющего мужчину с потухшим взглядом и вялой порослью редких волосков по всему телу. Зрелище показалось ему настолько непристойным, что он почел за благо задрапироваться оказавшимся под рукой громадным банным полотенцем. Полотенце легло на плечо наподобие римской тоги.

— Сенека, ядрена вошь!.. Петроний Арбитр!.. — Иван выставил руку, словно Цицерон, обращающийся к Сенату, и с патетическими завываниями продекламировал: — Он любил и страдал… Всю жизнь беззаветно любил самого себя — и страдал оттого, что никто более не разделял его любви…

В зеркале отражались кромка белейшего потолка, утыканного галогенными точечками подсветки, стены в мельчайшей многоцветной плитке, шкафчики, вешалки, полочки в позолоте. Мещанская рапсодия в стиле “евростандарт”.

Иван Павлович наклонился, взял с приступочки темную чуть шершавую на ощупь бутыль, вытащил хрустальную пробочку в виде смеющейся кошачьей головы, втянул ноздрями аромат “Мартеля V.S.O.P”, гадливо сморщился. Левины братки вместе с печенкой отбили всякую охоту пить. Хотя за месяц, проведенный на больничной коечке, Иван регулярно надирался в сосиску, а просыпался в холодном поту, в ужасе, треморе и рвотном позыве. Его тошнило даже от запаха медицинского спирта, которым его протирали перед уколами и капельницами.

Но сегодня — особь статья, сегодня это нужно, сегодня уже практически сон…

Иван с остервенением запрокинул голову и от души хлебнул…

Очнулся он от того, что кто-то пощекотал его за нос. Ничего еще не соображая, он выкинул вперед руку, кончиками пальцев ухватил что-то мягкое, пушистое, но это пушистое моментально выскользнуло, а палец ожгла острая боль.

Иван застонал и открыл глаза. Он лежал на кухне на мягком линолеуме, усеянном бумажными обрывками, у самого виска перекатывалась пустая бутылка, причем — это он отчетливо помнил — совсем не та, которую он унес в ванную… Час назад? Два? Вчера? Позавчера?

Из ванной доносилось тихое пение труб. В гостиной позвякивал хрустальными трубочками невидимый отсюда китайский колокольчик. А под столом, забившись к самой батарее, шипел, выгибая спину, совершенно незнакомый черный кот.

Иван Павлович резко сел, опрокинув затылком табуретку, потер виски. Для этого мира картинка была слишком сюрреалистичной и символичной, для мира иного — слишком вещественна, слишком осязаема плотски. Снег, задуваемый в распахнутое окно, был холоден и мокр, свитер, непонятно как оказавшийся на теле, — колюч. А само тело — недвусмысленно и остро отравлено алкоголем.

Не в силах подняться на ноги Иван Павлович на карачках дополз до ванной и завис над голубым финским унитазом.

Ему свезло: после мощного стартового проблева привычных с ранней юности повторных позывов не наблюдалось. С облегчением, переходящим в блаженство, Иван растянулся на полу, виском ощущая прохладу кафеля.

— Мур-р!

На пороге ванной материализовался любопытствующий кот.

— Бред… — пробормотал Иван Павлович. — Откуда он взялся здесь, да еще такой жирный?.. А может быть… может быть, у меня все получилось, и это начинаются те сорокадневные воздушные мытарства, о которых писал этот… как его… Петр Левин. Посмертные…

Такая возможность принесла некоторое успокоение. По крайней мере, более или менее ясной становилась линия поведения.

Иван Павлович приподнялся на локте и пристально посмотрел на кота.

Тот муркнул еще разик и утерся лапой.

— Прекратите прикидываться, Бегемот или как вас там! — отрывисто проговорил Иван Павлович. — Говорите по-русски!

Кот уселся поудобнее, задрал заднюю лапу и принялся нализывать приватные места.

— Ну, так у нас разговора не получится. Прошу вас выйти вон!

Иван дотянулся до валявшегося рядом полотенца, того самого, в котором изображал Сенеку — это еще помнил! — скрутил жгутиком и попытался стегнуть кота. Зверь проворно отпрянул и сбежал.

“В спальню…” — грустно констатировал Иван, услышав характерный звон стекла, сбрасываемого на паркет. Уезжая, Алиска оставила на трюмо почти всю свою выдающуюся косметику, а Иван так и не выкинул ее, должно быть, в подсознательной надежде, что хозяйка когда-нибудь вернется за ней.

— Павиан! — в сердцах закричал он, вскочив, схватил швабру и ринулся в погоню.

Когда Иван вбежал в спальню, гадский кот благополучно валялся на широченной хозяйской кровати и коготками испытывал на прочность шелковое покрывало.

— Вот я тебя!..

Иван с силой обрушил швабру на кровать, но по коту промазал. Зато зацепил антикварный ночник, осыпав покрывало осколками расписных амурчиков. Кот взвился нетопырем, приземлился на туалетный столик, опрокинул любимую Алисину вазу с икебаной из сухих роз и виноградных листьев и между ног Ивана проюркнул в гостиную, где погром продолжился с новой силой.

Еще минут десять Иван гонялся за животным, в энергичном движении и бурных эмоциях пережигая похмелье, пока яснеющее сознание не пробила мысль, в сущности, элементарная: пространство квартиры, хоть и не маленькое, но замкнутое, не считая распахнутого окна на кухне, но ведь зловредный котяра, в отличие от некоторых, не самоубийца и сигать с восьмого этажа не станет… Так что деваться скотине при всем желании некуда. Следовательно, пространство нужно разомкнуть настоящим образом.

Так Иван и поступил — повозившись с замками, цепочками и шпингалетами, настежь распахнул тяжелые створки железной, замаскированной под мореный дуб, входной двери и принялся загонять кота в прихожую. Задуманное удалось наполовину — в прихожую кот отступил, но очень, зараза, ловко забился там под вешалку, куда швабра на длинной ручке никак не пролезала.

Иван остановился, подумал — и пошел за пылесосом.

Возвратился он, волоча красное шведское чудо на колесиках и грозно выставив перед собой гофрированный шланг с нацепленной щеткой.

— Сейчас ты у меня попляшешь!.. — сказал Иван, перевел взгляд в направлении противника и остолбенел.

У вешалки стоял высокий, элегантный незнакомец в черном длиннополом пальто с широкими лацканами, на голове — черное кепи а-ля Михаил Шемякин, на ногах — высокие черные ботинки на шнуровке. В руке, обтянутой черной перчаткой, незнакомец держал черный самсонитовый кейс, в другой — черную тросточку с серебряным набалдашником в виде оскаленной Увидев Ивана, незнакомец лучезарно улыбнулся и мягким баритоном осведомился:

— Господин Ларин Иван Павлович? Вас-то мне и надо…

Действие вновь перетекло в плоскость христианской аллегории.

— Хромает, превращается в черного кота, любимый цвет — черный… — пролепетал Иван и истово перекрестился.

Незнакомец, однако, не вспыхнул адским пламенем, не растворился в клубах серы, лишь кашлянул выразительно и по хозяйски поставил кейс прямо на пол.