Саботаж - Артуро Перес-Реверте

– Он лично будет заниматься Черным Дроздом?

– С высокой вероятностью. Решили мелким сошкам важную птицу не поручать.

– Мои действия?

– Пока никаких.

Фалько бросил взгляд на графа Тахара. С преувеличенным, а потому неправдоподобным безразличием тот смотрел в окно. Телефонистка, которая явно передаст ему все содержание разговора, сидела в наушниках перед аппаратом и слушала не таясь. Было видно, что симпатии к Фалько она испытывает не больше, чем ее шеф. И только на лице Санчеса он заметил нечто похожее на солидарность.

– В таком случае потребуются ресурсы, – сказал Фалько. – История с Черным Дроздом выжала меня досуха, а у наших здешних партнеров, боюсь, не разживешься.

Новая пауза. Не обращая внимания на возмущенный взгляд графа, Фалько представил, как адмирал сейчас улыбается в усы. Он знал эту улыбку – кривоватую и почти свирепую.

– Гроша медного больше не получите, Рокамболь! Хорошенького понемножку. Вы и так истратили черт знает сколько, а у меня тут не Банк Испании. Расходуйте то, что осталось.

– У меня ничего не осталось, сеньор… Высосан до донышка. Сух, как вяленый тунец.

– Ты мне Лазаря не пой! – адмирал перешел на «ты». – Отправляйся на улицу Сен-Дени, возьми двух потаскушек подоверчивей – и им заливай, может, пожалеют и дадут… и скидку тоже. У тебя ведь настоящий талант людям голову морочить.

Фалько вздохнул, смиряясь с неизбежностью. Не вышел номер.

– Спасибо за совет, сеньор. В который раз говорю: не начальство вы мне, а отец родной.

– Не скули! В окопе на Северном фронте покруче бы пришлось. И, честное слово, меня порой так и подмывает отправить тебя туда.

Уже вечерело, когда Фалько собрал вещи. План был таков: поужинать в каком-нибудь соседнем бистро, а потом уйти из этого отеля в другой, поскромней и подешевле, в «Рекамье» на площади Сен-Сюльпис, и там ждать новых распоряжений и развития событий. Может быть, завтра позвонить Марии и встретиться с ней, но вот в «Мовэз фий» он больше не пойдет – пока, во всяком случае. Ему приказано уйти в тень, на обочину. Он закрыл свой потрепанный чемодан, а несессер положил в кожаную сумку рядом с планом Парижа, путеводителем, документами, деньгами, пистолетом, двумя упаковками кофе-аспирина, коробкой патронов, бритвой, глушителем. Все это он проделывал привычно и почти машинально. Если обстоятельства сложатся так, что придется бросить чемодан, в этой сумке есть все необходимое, чтобы выбраться из любой ситуации. Не пропасть в любой более или менее враждебной среде.

Он холодно размышлял о Лео Баярде и Эдди Майо. Часа два назад купил газеты и в вечернем выпуске «Пари-Суар» увидел заголовок: «Французские интеллектуалы на содержании у фашизма?» Имена не назывались, но Фалько знал, что это лишь вопрос часов: все пули ложились в одну мишень, и скоро в «яблочке» окажется герой испанских небес. С саркастической ухмылкой он спрашивал себя, даст ли Коминтерн Баярду время защититься публично или решит вопрос быстро, пока скандал не разгорелся. Такой исход, в конце концов, устроил бы всех, за исключением, разумеется, Баярда. А длить эту историю, двигаться по спирали заявлений и опровержений – значит, еще сильней пятнать репутацию. И Фалько, знакомый с советскими методами, не сомневался, что Москва будет резать по живому.

Тут мысли его, естественно, обратились к Павлу Коваленко. Фалько никогда не видел руководителя группы «А», но знал основные вехи его биографии: киевский еврей, во время Гражданской войны партизанил, устраивал акты саботажа, диверсий, террора, а потом поступил на службу в контрразведку ведомства, которое называлось сперва ГПУ, а потом НКВД. Сталин поручил ему координировать деятельность коммунистов в Испании. В «красной зоне» Коваленко был человеком Москвы и непререкаемым авторитетом, контролировал испанскую политическую полицию и доставку оружия, отвечал за транспортировку золота из Банка Испании, включая и то, что было потеряно в Танжере. Но особенную известность снискали ему чистки инакомыслящих – по официальной терминологии, «агентов империализма», – проводимые в последние месяцы, когда пошли повальные казни бойцов интербригад и испанских троцкистов, заподозренных в измене.

Оглядывая эту панораму и зная, что Коваленко сейчас в Париже, Фалько не нуждался в хрустальном шаре, чтобы предсказать судьбу Лео Баярда. Если настали такие времена, что людей расстреливают, не утруждая себя доказательствами их вины, появление в Париже такой фигуры, как советский чекист, равносильно приходу шакала в овчарню.

От этого сравнения Фалько снова усмехнулся задумчиво и горько. Приливы и отливы бытия, подумал он. Лотерея. Каждому из нас сужден свой час, но для одних он настанет раньше, чем для других.

Собрав вещи, он в последний раз обвел взглядом номер и ванную. «Взглядом цыгана», как называли это его инструкторы. Ничего не оставляй после себя, говорили они, и прежде всего – ничего такого, что может тебя выдать. Иногда забытый клочок бумаги, письмо или счет, раздавленный окурок могут привести к непредсказуемым или опасным последствиям. Люди его ремесла должны покидать место своего пребывания, как призраки, исчезать бесследно. Выйти из ниоткуда и быть готовыми без усилия вернуться в никуда.

Он положил шляпу и плащ рядом с чемоданом на кровать. Потом закурил и взглянул в окно. На бульваре быстро темнело. Снаружи не доносилось никаких звуков, и, казалось, что город накрыт колоколом, из-под которого выкачали воздух. Сквозь ветви деревьев видно было, как вспыхнули уличные фонари и замелькали фары машин, а чернота неба наконец поглотила последние багрово-красные пятна над колокольней Сен-Жермен.

От Коваленко мысли его невольно перешли на Еву. Это было неизбежно. Он всегда старался не думать о ней, но порой не удавалось удержать полет воображения или воспоминания. Не мог он избавиться и от странной печали, одолевавшей его в такие минуты и столь похожей на теплый моросящий дождик над пустошью.

В оконном стекле отражались абрис худощавого лица и огонек сигареты. Фалько вынул ее изо рта и совершенно беззвучно произнес имя этой женщины.

Ева Неретва.

У него никак не получалось забыть ее. Для этого нужна вторая жизнь, а ему, кажется, и первой-то не дожить.

Ева Неретва, она же Ева Ренхель, она же Луиза Гомес. Сотрудник Управления специальных операций НКВД.

«Будь осторожен», – сказала она ему однажды – в ту странную ночь, в 108-м номере танжерского отеля, как раз в те минуты, когда ее товарищи пытали радиста Фалько.

Жива ли она еще, спросил он себя.

Последнее, что рассказал ему о ней адмирал, – после потери республиканского золота она уплыла в Марсель на лайнере «Маршал Лиоте», и там след ее затерялся. Может быть, вернулась в Испанию, может быть – в Советский Союз, узнать точнее невозможно. Второй вариант не внушал оптимизма – в России бушевал сталинский террор, шли чистки, судебные процессы, расстрелы. Каждый советский вельможа, попадая в опалу, тащил за собой семью, друзей и подчиненных. Чтобы выжить, люди называли на допросах десятки имен – и все равно не выживали. Советских шпионов со всей Европы – и Испания не была исключением – отзывали в Москву, где их ожидали застенки, пытки, сибирские лагеря или пуля в затылок в подвалах Лубянки.