Бусы из плодов шиповника - Владимир Павлович Максимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После нашего весьма позднего ужина я вымыл посуду, поднялся на второй этаж, расстелил постели и уложил на одну из них Димыча. (Если кто-то из нас – я или жена – отсутствовали, он всегда перебирался из своей кроватки на одну из наших, стоящих рядом.) Потом снова спустился вниз, на первый этаж к стеллажу с книгами.
Помню, когда я взял в руки «Старик и море», я еще подумал, что, может быть, «Хэм» потому и пишет так правдиво, что все, о чем он говорит, сам испытал и пережил. И испытанное им становится как бы собственным опытом читателя.
Я, например, точно помню, по прочтении романа «По ком звонит колокол» у меня было полное ощущение того, что я сам побывал на той, описанной им, войне. Я на какое-то время словно сросся с героем этой книги – американским парнем Робертом Джорданом, который где-то там, в Испании, ценою своей жизни прикрыл отход отряда, чувствуя, «как его сердце бьется об устланную сосновыми иглами землю».
Честно говоря, «Старик и море», за которую Хемингуэю присудили Нобелевскую премию, мне самому не очень нравится, хотя и производит сильное впечатление.
Мне кажется, у него были книги и получше.
Например, «Фиеста» или «Смерть после полудня». И уж несомненно, лучший его роман, на мой взгляд, о Первой мировой войне – «Прощай, оружие!»
«Старик и море» – слишком натуралистическая книга. И если бы в ней не было столько художественного стоицизма, она могла бы восприниматься лишь как пособие для охоты на «большую рыбу».
В этой книге, как ни в какой другой, по-моему, высветилось два различных подхода к литературному процессу…
Джойс, например, считал, что для достоверного описания футбольного матча достаточно его посмотреть.
Хемингуэй же считал, что необходимо самому участвовать в матче и бить по мячу – иначе описание будет неточным.
Но вот что удивительно и странно!..
И тот же Фолкнер, который вряд ли за всю свою жизнь не только убил, но даже видел живого медведя, написал, тем не менее прекрасную повесть об охоте на этого зверя (ибо, как он сам неоднократно повторял: я создаю свои произведения из материалов человеческого духа) и Хемингуэй, который убил огромное количество всевозможных зверей (от львов до антилоп и буйволов включительно) и выловил огромное количество рыб, рыбин и рыбешек, создали фактически одно и то же – миф.
Поскольку миф – это некий идеальный образец, в который укладывается реальная, повторяющаяся жизнь.
И создать свой миф им удалось, по-моему, во-первых, потому, что у обоих при написании присутствовал дух творца, а во-вторых, – «образец» об охоте на оо-очень большую белую «рыбу» (белый цвет, как мне кажется, в данном случае, олицетворяет спектр, включающий в себя все семь цветов радуги, то есть весь божий мир) – «Моби Дика» Мелвила, написанный еще во времена Гоголя, но не понятый и не оцененный современниками, скорее всего, из чувства протеста, из-за того, что капитан Ахав фактически хотел поправить Творца, стараясь умертвить во что бы то ни стало Белого кита, и вторгаясь тем самым в нечеловеческую, запредельную сферу деятельности.
В своей чрезмерной гордыне он устремляется прямехонько, то есть кратчайшим путем, к гибели, увлекая за собой и других.
Но у капитана Ахава есть не только гордость, но еще и воля.
Воля и гордость есть и у старика Сантьяго из «Старика и моря». И одна воля – человеческая как более мощная в данный момент переламывает другую волю – волю зверя, или рыбы. Причем не просто переламывает, но и лишает жизни соперника, разрушив тем самым таинственный и древний тотем. Ибо кровь – тайна жизни. И как всякая тайна она должна быть сокрыта от глаз. Должна быть внутри «священного сосуда». И выпуск крови из тела – это осквернение святыни, святотатство. Каинова печать на челе твоем.
Недаром же старик Сантьяго говорит: «Но я все-таки убил эту рыбу, которая мне дороже брата». (Может быть, и Каину был тоже дорог его брат Авель?)
Но охота – это не только убийство «соперника». Это еще и возвращение человека в животный мир (где так необходимы и зоркие глаза, и чуткие уши, и сильные руки и ноги, и быстрая мысль и мгновенная реакция) из того частичного бытия, в котором живет человек современный.
К сожалению, в «Старике и море» Хемингуэй не только позволил своему герою нарушить тотем, но и сам почти разрушил Тайну, описав процесс ловли рыбы слишком подробно, хотя наверняка и знал:
Первое. «Все вещи можно убить, выговорив их до конца». Наверное, потому так великолепны его рассказы с недосказанностью, или «с подтекстом», как называют это критики: «Белые слоны», «Кошка под дождем»…
И второе – «Победитель не получает ничего».
Ведь и старик Сантьяго из повести Хемингуэя и мальчик Айк из Фолкнеровского «Медведя» и есть те самые победители, которые от своей победы не получают ничего…
Правда, они получают взамен нечто иное, нематериальное…
Айк, как бы прошедший обряд инициации – посвящения в мужчины, путем приобщения к таинству Смерти, получает новые для него – и абсолютно несочетающиеся, казалось бы, качества: смирение и гордость. Хотя его по-прежнему все еще продолжает волновать вопрос: «Все ли кончается со смертью или что-то есть за ней?»
Сантьяго, похоже, уже знает ответы на эти вопросы. И самое существенное, что он знает ответ на главный для него вопрос: о месте человека в этом мире.
«Человек не для того создан, чтобы терпеть поражения. Человека можно уничтожить, но его нельзя победить».
Здесь уже нет места смирению. А по-прежнему есть только гордость и воля, поскольку Сантьяго – это сам Хемингуэй. Недаром же в заключительной части повести старику снятся львы, которых он ни разу в жизни не видел и которые никогда не водились в тех местах, где он живет.
Об этом и многом другом я успел подумать за те две минуты или два века, или два часа (ибо не спросишь ведь у Вечности: «Который теперь час?»), пока поднимался по деревянной крепкой, в два проема, лестнице на второй этаж, в нашу спальню.
Книжка была с очень хорошими иллюстрациями, но сработанная на какой-то серенькой газетной бумаге, у которой открашивались края листов. И я еще подумал: «Надо поскорее эту книгу Димке прочитать, пока она совсем не развалилась».
Я читал ее с перерывами, наверное, больше часа, что-то объясняя ему и время от времени прекращая чтение в надежде на то, что он уже уснул.
В такие минуты,