Сон над бездной - Татьяна Степанова

– Чем могу быть вам полезный, пани Елена? – вежливо спросил он. – Машина нужна? Все готов.

– Нет… ах да, съездите, пожалуйста, в Мукачево в гомеопатическую аптеку. Вот я записала. Это для нашей девочки… для Маши, ей полезно будет попить эти капли. Я сама пила, помните, вы мне привозили в Праге из аптеки на Влтавской.

– Я все помнить, пани. Я привезти. – Анджей забрал у нее бумажку, на которой было записано название лекарства. Из гомеопатической аптеки на Влтавской улице он упаковками возил ей транквилизаторы, когда Шагарин лежал там, на вилле в подвале, и она отказывалась отправлять его тело в морг. Его тело – не мертвое, как оказалось, но и не живое. Анджей (еще прежде, чем Кравченко) щупал его пульс тогда, там, в подвале, и пульс не стучал. И зеркальце тоже подносил к губам – стекло оставалось чистым, не запотевало.

Он поехал в Мукачево. Купил в аптеке успокоительные капли. Пообедал в уютном пивном подвальчике в центре. Позволил себе кружку пива. Вернулся в Нивецкий замок, когда уже смеркалось. Возле кухни стояла «Газель», доставившая чистое белье из прачечной и вещи из химчистки. Водитель о чем-то жарко спорил со старшей горничной, потрясая квитанциями. Анджей лениво прислушался – местное наречие он понимал не слишком хорошо (но все же намного лучше, чем, например, Кравченко). Опять что-то пропало, опять чего-то недосчитались – вроде как двух простыней. Старшая горничная сверяла квитанции, шофер, сутулый долговязый гуцул, только руками разводил: кто ж знает, куда эти бисовы простыни – «простирадло» – делись!

И душа у Анджея вконец затосковала от их мелочных склок. Захотелось домой в Варшаву, к жене, с которой он был в разводе вот уже три года. Холера ясна, возьми и этот замок, и всех этих ненормальных новых кацапов, и новых хохлов, и весь этот непередаваемый, уму европейскому непостижимый суеверный славянский бред, в который они, сами себе не веря, верят в душе. И этот Нижний замок с его каторжным трудом, и все это обаяние их чужой, нездешней, богатой, «верхней» жизни – на деле такой жалкой, жестокой…

– Пан Анджей, ужинать идите, – окликнул его из окна кухни женский голос. В быстро густеющих сумерках было не разобрать, кто это – здешняя посудомойка или же сиделка Шагарина. – Прогноз по радио передали. Дождя не обещали, однако облачно, опять туман. А эти-то хиппи в палатках там, за стенами, слышите, как поют? Молодость-молодость, им и сырость нипочем. И страха они не ведают.

Откуда-то издалека из темноты доносились нестройные пьяные голоса, певшие украинскую песню.

После ужина Анджей вышел во двор покурить. Но сначала зашел в гараж, все проверил по привычке. В Верхнем замке включили подсветку, но она слабо боролась с тьмой, сочившейся из всех углов. Небо затянули тучи, от каменных стен веяло холодом. Анджей выкурил сигарету, зажег вторую. И услышал шаги – кто-то спускался по замковой лестнице. В пятне электрического света Анджей увидел своего хозяина Петра Петровича Шагарина. Полы его халата были распахнуты, пояс волочился по земле. И вдруг (вот ведь не ждешь, не знаешь) на какую-то долю секунды Анджею (с кружки ли пива, с двух ли чарок горилки за ужином?) даже почудилось… что не халат это, а черные крылья… Чур, чур меня, холера ясна! Шагарин пересек двор, направляясь к дозорной башне. Мгновение – и вот он покинул освещенную сторону. Исчез, будто растаял во тьме.

– Кто же их все-таки убил, а?

С невеселым вопросом этим Сергей Мещерский обратился к бюсту эрцгерцога Леопольда. Они с Кравченко стояли посреди Рыцарского зала – пустынного в этот вечерний час. Сумерки за окнами. Гулкие своды. Бронзовые люстры на дюжину свечей каждая. Лестница на хоры.

Они вернулись со своей прогулки по окрестностям (если только это можно было назвать беззаботной прогулкой) и сразу почувствовали, что атмосфера в Верхнем замке еще больше сгустилась, наэлектризовалась.

– Что-то тут произошло в наше отсутствие, – сказал Кравченко. – Что-то не так, Серега. Эх, кто подсказал бы.

Увы, о странной, если не сказать больше, сцене с участием Олеси Михайловны и Шагарина они так ни от кого и не узнали. Олеся Михайловна заперлась у себя и не выходила. Андрей Богданович Лесюк хранил угрюмое молчание.

– Вадик, я, кажется, больше здесь не выдержу, – жаловался Мещерский шепотом. – Черт с ними со всеми. Терпеть больше невозможно. Давай сделаем вот что: поедем завтра в город в прокуратуру сами. Все там узнаем, если им нужно нас повторно допросить, пусть допрашивают. Скажем, что мы оставаться здесь дольше не можем, что у нас срочные дела в Москве. Подписки о невыезде они с нас не брали, да и брать ее нет никаких оснований. Мы им и так вон как помогли – коврик нашли, и во втором случае механизм убийства фактически тоже нами реконструирован. Так что они должны отнестись к нам по-человечески…

– Механизм реконструирован! Слова-то какие. Эх, Серега, не тешь себя иллюзиями. А мне душу не трави, – отрезал Кравченко. – Лесюк сейчас отсюда никого не отпустит. Убит его сын. И потом, без согласия Елены мы слинять отсюда не можем. Не по-человечески это будет, по-свински.

– Да она на нас ноль внимания. Мы тут совершенно лишние люди, Вадик.

– Мы никуда не уедем.

– Ты думаешь, ей что-то грозит? Ей самой? Со стороны мужа? А может, Гиза-колдуна?

– Меня шеф послал оказать помощь ей и ее парню.

Мещерский на это только тяжко вздохнул. На обратном пути, подъезжая на такси к певческому полю, они увидели Илью – на велосипеде в компании каких-то незнакомых подростков. Оказывается, в рамках фестиваля здесь на певческом поле были организованы соревнования по фристайлу среди молодежи и даже устроен небольшой деревянный трек с горками. Подростки катались на скейтбордах, но кто-то был и на велосипеде. Горный велосипед Ильи выделялся на общем фоне – крутая, роскошная вещь. Несмотря на свой вес и внешнюю неуклюжесть, Илья чувствовал себя на треке как рыба в воде. Скатился по борту деревянной коробки, разогнался, подпрыгнул, снова скатился, разогнался еще больше и под свист и одобрительные крики показал местным финт – взмыл на велосипеде высоко над бортами и отпустил руль. Взмахнул руками, распрямился, словно взлетая, отрываясь от земли, от трека, от своей сияющей никелем машины.

Кравченко и Мещерский, выйдя из такси, наблюдали этот его мгновенный полет. Подошли к треку, окликнули.

– Да ты, оказывается, циркач, – заметил Кравченко. – Классно с велосипедом своим управляешься. Пожалуй, Маша наша свет Павловна зря тогда на лестнице испугалась.

– Других пускай боится, меня ей бояться нечего, – ответил Илья, поднимая велосипед и переваливая его через борт.

Кравченко протянул ему руку, помогая выбраться с трека.

– Она не тебя, а за тебя в тот раз испугалась, – поправил он. – А разве не приятно, когда красивая девушка за тебя переживает?

– Кто это красивая? Машка? – Илья скривил губы. – Скажете тоже.