Хроники Академии Сумеречных охотников. Книга 2 - Кассандра Клэр

Саймон знал: если поднять глаза, можно встретиться взглядом с Изабель или Клэри и таким образом получить силы, чтобы пройти через все. Можно было мысленно спросить их, на верном ли он пути, – и они обязательно бы его успокоили.

Но его выбор – не их выбор. Он должен сделать этот выбор сам, без посторонней помощи.

Саймон закрыл глаза.

– Клянусь. – Голос его даже не дрогнул.

– Сможешь ли ты стать щитом для слабого, светом во тьме, истиной среди неправд, башней посреди потопа и глазом, видящим, когда остальные слепы?

Вся история, таящаяся за этими словами, вдруг встала перед мысленным взором Саймона. Все консулы до Джиа Пенхоллоу, десятилетиями и столетиями державшие Кубок перед простецами, один за другим. Все смертные, пожелавшие присоединиться к общей битве за человечество. Они всегда казались Саймону такими храбрыми! Они рисковали жизнью – приносили свое будущее в жертву великому случаю – не потому, что были рождены для этой битвы добра со злом, но потому что выбрали это сами. Выбрали не прозябание в тылу, а самую гущу сражения.

И ему пришло в голову, что раз уж у них у всех хватило смелости сделать выбор, у него тоже получится.

Но теперь это не казалось ему смелостью.

Это просто был следующий шаг. Нужно сделать шаг вперед. Так просто.

И так неизбежно.

– Смогу, – ответил Саймон.

– А когда ты умрешь, отдашь ли ты свое тело, тело нефилима, на сожжение, чтобы твой пепел стал частью Города Костей?

Ее слова его не напугали. Скорее, это показалось ему великой честью – то, что его тело будет приносить пользу и после смерти, то, что отныне мир Сумеречных охотников будет вправе потребовать его полностью – во имя вечности.

– Отдам, – подтвердил Саймон.

– Тогда испей из Кубка.

Он взял кубок в руки. Тот оказался гораздо тяжелее, чем выглядел, и странно потеплел от его прикосновения. Что бы в нем ни было, оно, по счастью, не очень-то походило на кровь; но и ничего похожего на эту жидкость Саймон до сих пор не видел. Если бы он ничего не знал, то предположил бы, что Кубок полон света. Чем дольше он глядел, тем сильнее эта странная жидкость пульсировала мягким сиянием, словно приглашая: «Ну давай же, выпей меня».

Саймон не помнил, когда впервые увидел Кубок Смерти, – это воспоминание, как и многие другие, все еще было для него потеряно, – но он прекрасно знал о том, какую роль сыграл этот предмет в его жизни. Знал, что, если бы не Кубок, они с Клэри, возможно, никогда бы не узнали о существовании Сумеречных охотников. С Кубка Смерти всё началось; логично, что им же все должно закончиться.

«Нет, не закончится, – быстро подумал Саймон. – Надеюсь, что это не конец».

Ходили слухи, что чем моложе тот, кто пьет из Кубка, тем меньше вероятности, что это его убьет. Объективно Саймону было девятнадцать, но, как он недавно узнал, по правилам Сумеречных охотников ему все еще восемнадцать. Месяцы, проведенные в облике вампира, не считались. Оставалось только надеяться, что Кубок это понимает.

– Пей, – негромко повторила консул, и в голосе ее прозвучала неизвестно откуда взявшаяся нотка человечности.

Саймон поднял Кубок к губам.

И глотнул.

Его обвивают руки Изабель, он запутался в волосах Изабель, он прикасается к телу Изабель, он потерялся в Изабель, в ее вкусе, и запахе, и шелке ее кожи.

Он на сцене, грохочет музыка, трясется пол, истошно вопят зрители, сердце бьется бьется бьется в унисон с барабанами.

Он смеется с Клэри, танцует с Клэри, обедает с Клэри, бежит по улицам Бруклина с Клэри, они оба еще дети, они вместе, они две половинки одного целого, они держатся за руки, крепко сжимают кулаки и клянутся никогда не отпускать друг друга.

Он холоден и неподвижен, жизнь утекает из него, он пдо землей, в темноте, он руками прокладывает себе путь к свету, ногти ломаются от грязи, рот полон земли, глаза забиты землей, он напрягает все силы, вытаскивает себя к небу, а когда, наконец, достигает цели, открывает рот, но не делает ни единого вдоха, потому что больше ему не надо дышать. Ему надо только есть. И он невыразимо голоден.

Он вонзает клыки в шею ангельского ребенка и пьет свет.

Он получает метку, и метка горит огнем.

Он поднимает лицо, чтобы встретить взгляд ангела; ярость ангельского огня заживо сдирает с него кожу, и все же он, обескровленный, еще жив.

Он в клетке.

Он в аду.

Он склонился над изломанным телом прекрасной девушки; он молится всем богам, которые его только слышат, он умоляет оставить ей жить, предлагает сделать что угодно, лишь бы она осталась жива.

Он отдает самое ценное, что только у него есть, и делает это с огромным желанием – лишь бы выжили его друзья.

Он снова с Изабель, всегда с Изабель, священное пламя любви охватывает их обоих, и это больно, это невыносимая радость, его вены горят от ангельской крови, и он – тот самый Саймон, которым был когда-то, и тот Саймон, которым он потом стал, и тот Саймон, которым он теперь будет, он вытерпит, и родится заново, он – кровь от крови, плоть от плоти и искра от искры божьей.

Он – нефилим.

Саймон не видел вспышки света, которую ожидал увидеть. Его захлестнул только водопад воспоминаний, приливная волна, которая угрожала похоронить его под собой, под тем прошлым, что она несла в себе. Перед глазами не просто прошла жизнь – это была вечность, все версии его самого, которые когда-либо существовали и могли бы возникнуть. А потом все закончилось. Разум Саймона успокоился. Душа затихла. И вернулись воспоминания – та часть его самого, которую он боялся потерять навсегда.

Он потратил два года на тщетные попытки убедить себя, что если он никогда ничего не вспомнит, все равно все будет в порядке. Что он сможет жить с жалкими ошметками в памяти вместо полноценных воспоминаний, что сможет положиться на рассказы других о том, кем он был раньше. Но это было неправильно. Зияющая дыра в памяти – как ампутированная рука или нога: можно научить компенсировать недостаток, но никогда не перестанешь ощущать отсутствие конечности или фантомную боль.

А теперь он наконец-то снова здоров и цел.

И даже больше. Саймон понял это, когда услышал гордые слова консула:

– Теперь ты нефилим. Нарекаю тебя Саймоном Шэдоухантером, из рода Джонатана Шэдоухантера, первого нефилима.

Это было временное имя, которое давали всем новообращенным нефилимам до тех пор, пока они не выберут себе новое. Еще несколько мгновений назад произошедшее казалось Саймону немыслимым; сейчас он просто чувствовал, что это правда. Он остался тем же, кем был всегда… до сих пор. Но он больше не Саймон Льюис. Он совершенно новый человек.