Кудеяр. Вавилонская башня - Феликс Разумовский

И вот, только-только прибыл домой…

«Ну, что там ещё?..»

– Собакин слушает.

Удивительное дело, ему звонил фээсбэшный полковник Скудин.Да ещё и не просто желал узнать, как жизнь, но, по его словам, имел тему длясерьёзного разговора. И потому экстренно просился в гости к Собакину вместе сседым профессором, хозяином шустрого терьера. Досада Андрона Кузьмича смениласьвоодушевлением. Принимать гостей он любил. Увы, времена сортирного изобилияминовали, кажется, безвозвратно, но чем богаты… Собакин вернулся в комнату ивелел Клавдии Киевне чистить картошку и лук, а сам взялся обдирать сельдь. Гостидолжны были подъехать как раз минут через двадцать.

– До чего же вы, ребята, вовремя. – Майор крепкопожал Скудину руку, поздоровался со Звягинцевым и с порога, не дав словасказать, потащил за стол. – Давайте, а то остынет.

В самом деле, что за серьёзные разговоры на голодныйжелудок?

Фирменный селёдочный салат удался на славу. Клавдия Киевнавладела гениально простым секретом его приготовления, а именно: размятуюкартошку следовало сдабривать постным маслом, пока она не остыла. Тогда салатстановился не дежурной закуской, которую лениво ковыряют вилкой и оставляютнедоеденной, а полноценным обедом, не требующим никаких иных блюд, потому чтобожественный вкус ничем не хочется перебивать.

Пока хилый газ силился подогреть чайник, Собакинвопросительно глянул на Скудина:

– А в чём, собственно, дело, товарищ полковник?

– Проблема в кольце. – Иван Степанович длянаглядности показал на своё, обручальное, из принципа не перекочевавшее налевую руку.

– Видите ли… – взял слово профессор. Как любойнастоящий учёный, он умел объяснить премудрость науки даже бесконечно далёкомуот неё человеку. Выслушав краткий пересказ лекции, прочитанной Виринеей вмашине, Собакин секунду молчал, а потом бросил косой взгляд на Клавдию Киевну ижутко расстроился:

– Это что ж, выходит, у меня патологические сдвиги впсихике?

– Неужели похоже? – Скудин тоже посмотрел наКлавдию Киевну и улыбнулся. – Вспомни, майор, что в рапорте писал. Статуя,палец, кольцо… Это наверняка и был «перстень силы». Нам бы теперь выяснить,куда он подевался?

– Так я нормальный, – обрадовался майор. –Слышишь, Клавочка? А кольцо… Я когда назад выскочил, кадр, который хищениесовершил, уже холодный лежал.

Ну да, точно. Около «Мерседеса». И над ним этот, со щеками…Хомяков.

«Сколько ушло хороших людей, а такие вот гниды по три срокаживут…»

Ганс Людвиг фон Трауберг в самом деле смахивал на старогостервятника. Тонкая шея, обтянутый и оттого казавшийся маленьким череп,иссохшее тело, упакованное в дорогой строгий костюм… бесцветные, глубокопровалившиеся глаза, смотревшие из позапрошлого века. Дряхлый гриф, до тогопропитавшийся токами смерти, что эта самая смерть уже не обращала на неговнимания, считая за своего.

Вообще-то Лев Поликарпович ожидал, что инвалидное креслобудет катить какой-нибудь Бальдур-Зигфрид-Вольфрам с льдистым взглядом иподбородком как силикатный кирпич, но ошибся. Кресло выкатил служащийаэропорта. Фон Трауберг приехал один.

– Я уладил все свои дела, – сказал он ЛьвуПоликарповичу. – Над Кёнигсбергом исчез красный истребитель, сопровождавшийнаш «Боинг», и его место сразу занял другой. Лет пятьдесят назад я сказал бы,что это достойное применение для низшей расы, предназначенной расчищать нампуть. Теперь я скажу иначе: жаль, если тот лётчик не оставил детей. Из них могбы быть толк.

«Неужели и я стану так здороваться, когда мне будет подсотню? – тихо ужаснулся Лев Поликарпович, и ему захотелосьперекреститься. – Надеюсь, не доживу…»

В зале прибытия они с Гансом Людвигом узнали друг другасразу. Престарелого эсэсовца вообще невозможно было с кем-либо спутать, ну аЗвягинцев просто очень походил на отца. Которого, судя по всему, фон Траубергочень хорошо помнил. Теперь Лев Поликарпович разрывался между брезгливостью,чувством наследной вражды, застарелой советской гордостью, надеждой на сотрудничествоперед лицом общей опасности и возможностью расспросить об отце. Последниенесколько дней он посвятил упорному аутотренингу, приказывая себе видеть встолетнем старце не фашиста, а просто зарубежного учёного, участника той давнейэкспедиции на Кольский. Правда, этот учёный в дальнейшем скорее всего ставилопыты на его, Льва Поликарповича, соотечественниках…

«Ну вот, опять всё по новой».

Гринберга от греха подальше в аэропорт решили не брать.Бережёного Бог бережёт: ещё не хватало, чтобы сразу по прибытии на русскуюземлю с фон Траубергом случился кондратий. Отвечай потом за него передмеждународным сообществом… Буров и Скудин загрузили инвалидное кресло вмикроавтобус, Виринея села за руль. В лабораториях КГ проходил тестированиедетектор хрональных дыр, разработанный «катакомбной академией» Звягинцева, нопроизводство развернуть ещё не успели.

Микроавтобус нырнул под железнодорожный мост. Заметил ли фонТрауберг мемориальную доску, гласившую, что в этой насыпи во время войнынаходился командный пункт оборонявшихся войск?

– Если не возражаете, мы… – начал было ЛевПоликарпович.

– Мой сын стал моим величайшим разочарованием, –перебил Ганс Людвиг. Он ни на кого не смотрел. В линялых неподвижных зрачкахотражался монумент на площади Победы. – Я дал ему мать самых древних,самых чистых кровей, какие смогла предоставить наша священная раса. Я хотелвырастить Фридриха идеальным человеком, образцом, которому подражали быпотомки…

Давно уже с Львом Поликарповичем никто не обращался как спустым местом. Он успел внутренне ощетиниться и вскипеть, но тут же взял себя вруки. В конце концов, фон Трауберг сюда прибыл не дипломатию разводить. Ипотом, когда тебе переваливает за сотню, надобно думать, внешний мир начинаетутрачивать былое значение. Всё, что раньше казалось основополагающейобъективной реальностью, становится прозрачным и зыбким, а взгляд обращается вглубины, недоступные тем, кому всего-то несчастные семьдесят.

Зато каждая отпущенная минута обретает свой порядковый, всёубывающий номер, и хочется использовать её единственным и неповторимымспособом, не отвлекаясь на разные пустяки…

Короче, послушаем, что умного скажет.

– Увы, Фридрих не унаследовал величия своихпредков, – повозившись с зубным протезом, продолжал старец. – Егомать вскоре умерла, и я не смог повторить попытку. Судьба посмеялась надо мной:плоть от плоти моей оказалась совершенно чужой нашему духу. Фриц не только непроявил интереса к делу всей моей жизни, он ещё и спутался с какой-тославянкой. После этого я прекратил с ним общаться.

Звягинцев, не выдержав, покосился на Ивана и Глеба, молчасидевших позади. У обоих спецназовцев на лицах было написано: «Так тебе и надо,фашист».