Сын - Филипп Майер

Команчеро разузнали, что мы вновь разбогатели, и мне удалось убедить Тошавея удвоить цену за наших лошадей. Раньше за отличного коня давали горсть стеклянных бус или несколько ярдов ситца, но сейчас за свой товар мы требовали оружие и боеприпасы, стальные наконечники для стрел и побольше еды. Я охотился, объезжал лошадей, но большую часть времени проводил с Цветком Прерий. Ей уже не приходилось стыдиться встреч со мной на людях, ибо по положению я сравнялся с Неекару и даже Эскуте, хотя уступал им в воинских умениях.

Главное событие лета – белый пленник, молодой охотник на бизонов; он и его спутники переоценили возможности армии и рейнджеров в смысле защиты от индейцев. Мы столкнулись с ними у входа в Пало-Дуро и в короткой схватке перебили всех его товарищей. Он выполз из-под фургона, подняв руки; я знал, что случится с парнем, попадись он индейцам живым, и тут же пустил в него стрелу, но Писон толкнул меня, и я промахнулся.

Охотнику было под тридцать. Светлые волосы, борода, голубые глаза и абсолютно простодушный вид. Мне достался его «спрингфилд» и форма для отливки пуль, но настоящим трофеем был сам бледнолицый. Живой, здоровый и совсем близко от нашего лагеря – поэтому было решено сохранить его для медленной смерти.

Появление жертвы вызвало небывалое оживление, все дела в деревне остановились на целый день. У бледнолицых такое тоже бывает, когда в город приезжает цирк или кого-нибудь собираются повесить на площади. Он, должно быть, догадался, что сейчас произойдет, потому что умолял меня спасти его, но я ничего не мог поделать. Несколько новых пленников, чье положение в племени было неопределенно и почти так же опасно, даже били его ногами по лицу, лишь бы доказать свою верность индейцам.

Право пытать пленника считалось большой честью для женщин, поэтому собрались все старухи и даже несколько скво помоложе. Цветок Прерий очень огорчилась, что ее не выбрали. Охотника раздели донага, руки и ноги растянули и привязали к вбитым в землю колышкам, так что тело несчастного повисло в нескольких дюймах над землей. Женщины потешались над светлыми волосами в его промежности и гениталиями, которые съежились от страха; одна красотка пристроилась сверху, изображая соитие, к бешеному восторгу публики. Здесь собралась уже вся деревня, ребятишек поднимали на руки и сажали на плечи, чтоб лучше видно было, – ну точь-в-точь как на публичных казнях в городах бледнолицых. Женщины разожгли крошечные костерки прямо под стопами и ладонями пленника. И пламя поддерживали совсем небольшое. Но если жертва переставала кричать, что означало отмирание нервов, подкладывали еще пару веточек.

Парень совсем охрип, детишки забавлялись, передразнивая его. Ближе к вечеру он уже еле слышно сипел – наверное, порвал голосовые связки. Ему дали немного бульона и воды, и тело его, конечно, возрадовалось, но он, думаю, догадывался, почему мы о нем заботимся. Чуть позже его еще раз покормили. Я прохаживался вокруг, думая, что бледнолицый в ступоре, но он узнал меня и принялся умолять убить его – помочь как христианин христианину. Раздумывая, как бы провернуть это дело, я пошел к своему типи, но по пути меня перехватил Тошавей:

– Я знаю, о чем ты думаешь, Тиэтети. И все остальные тоже знают. И наказание будет очень суровым. Гораздо более страшным, чем ты можешь вообразить.

– Ни о чем я не думаю, – возмутился я. – Он охотился на наших бизонов.

– Вот и хорошо, Тиэтети, вот и хорошо.

Ночью Цветок Прерий была в ударе. Я старался изо всех сил, но после второго раза потерял интерес к процессу. Она потерлась об меня своим телом, я удержал ее.

– Обычно я не знаю, куда деваться от Неекару с Эскуте, – недовольно фыркнула она. Моих друзей не было в типи сегодня, они отправились на охоту. – Но сейчас я бы не прочь попользоваться кем-нибудь из них…

– Уверен, остальные парни еще не спят, так что если тебе этого так хочется…

– Ты же знаешь, я шучу. – Она свернулась клубочком у меня под боком. – Что случилось?

– Ничего.

– Это из-за бледнолицего, да?

Я помотал головой.

– Ладно, – вздохнула она. – Прости, что я такая распущенная сегодня.

– Просто дай мне минутку.

– Не переживай.

– Сейчас все получится, – заверил я.

Но нет, не получилось.

После завтрака охотнику отрезали кисти рук и стопы, потому что нервы обуглились и утратили чувствительность. Огонь передвинули под самые обрубки, где нервы пока оставались неповрежденными. Зрителей осталось совсем немного, а дикие вопли пленника, разносившиеся на весь лагерь, уже казались привычным звуком.

Тошавей рассказывал, что раньше такие пытки были обычным делом, но год от года воины уходили в поход все дальше от дома, а тащить с собой пленника за сотни миль только для того, чтобы пытать его потом, было и рискованно, и довольно глупо.

– Я пошел на охоту, – сообщил я. – И в ответ на вопросительный взгляд Тошавея еще раз повторил: – Со мной все в порядке.

Если змея тебе не нужна, они попадаются на каждом шагу, а вот когда хочешь поймать хоть одну, ни за что не найдешь. Некоторые воины смазывали стрелы змеиным ядом, но я пока слишком неловко обращался с оружием и не хотел рисковать понапрасну. Однако выдаивать яд из змеи мне все же доводилось. Я шарил по кустам почти весь день, но в конце концов отыскал большущую ветсетсуки, гревшуюся на камне. Когда змея перестала биться в руках, я отрубил ей голову и завернул в кусок кожи.

Вечером пленника опять напоили бульоном и водой. Вокруг собралось с полсотни зрителей, они уютно устроились рядом, ужинали и наблюдали за процессом. Я сделал вид, что иду спать, а сам лежал в типи и дожидался, пока стихнут голоса в лагере. Небо затянуло облаками; кромешную ночную тьму я счел добрым предзнаменованием, тихонько пробираясь к тому месту, где пытали бледнолицего.

Он что-то простонал, увидев меня; наверное, пытался сказать «умоляю». Если вообще пытался что-нибудь сказать.

Идиотский план: темнота, маленькие острые зубки, да еще и грязные, но я все равно засунул нож в змеиную пасть и выдавил несколько капель яда прямо в рот пленнику. Он задергался.

– Проглоти, – шепнул я. – Не сопротивляйся.

Я надрезал вену у него на шее и выдавил остатки яда в ранку. И похоже, сам поцарапался.

Он задышал чаще, а я спустился к реке и старательно вымылся.

В типи меня уже ждала Цветок Прерий, такая же возбужденная, как и накануне.

Утолив страсть, она спросила:

– Ты где был?

– Гулял.

– Ты весь мокрый.

Руку пощипывало. Отогнав дурные мысли, я спросил:

– А тебя совсем не волнует то, что делают с этим мужчиной?

Вопрос прозвучал громче, чем я рассчитывал.

– Это потому, что он бледнолицый?