Книга без переплета - Инна Гарина

Перед Овечкиным было что-то мерцающее, легкое и прозрачное, очень красивое, как радужные переливы в мелких водяных брызгах, и смотрело оно на Михаила Анатольевича глазами, которые более всего напоминали два трепещущих язычка разноцветного пламени. Под взглядом этих удивительных глаз душу охватывало какое-то невнятное, теплое, сладостное томление, и хотелось стоять и стоять, лишь бы те смотрели, хоть всю жизнь, и не надо было ни еды, ни питья, ни прочих жизненных благ…

Овечкин и встал столбом, разом обомлев и растаяв от такой неожиданной красоты и приятственности.

Хорас-второй улыбнулся. Ни лица, ни тем более рта у него не было, но улыбка эта отчетливо нарисовалась в глазах, и вслед за тем послышался звонкий и мелодичный голос, который произнес:

— Добро пожаловать, человек…

* * *

Они сидели друг напротив друга в точно таком же кирпичном покое, как и в подлинной крепости Хораса, только здесь было куда светлее и уютнее. И здешний хозяин очень быстро развеял все недоумения Михаила Анатольевича по поводу столь удивительного сходства.

Как оказалось, что-то вроде зеркального отражения мира голодных духов все-таки существовало, только было оно совсем не таким, каким они его себе представляли. В нем тоже обитали духи, и были они действительно двойниками, накрепко связанными каждый со своим представителем голодного мира. Только не сытостью и отсутствием желаний двойники отличались от них, а просто были невинны, как младенцы, и жили, как цветы в саду, и радовались жизни, не задаваясь никакими вопросами и не желая никаких перемен. Кто все это так устроил и для чего это было надо — они не знали, да и не хотели знать. Но те из них, чьи голодные двойники каким-то чудом вырывались на свободу или претерпевали изменения в своей психоэнергетической структуре, тоже вынуждены были менять свою жизнь. И Хорас-второй в свое время против воли оказался в изоляции, заточенным в подобии основного убежища Хораса-первого, в этой самой крепости, и не мог вернуться к себе домой, ибо по таинственным законам их симбиотического существования был причастным к заклятию, связавшему Хораса и Овечкина.

— Я тоже устал, — задумчиво сказало это удивительное существо с грустью в глазах, глядя на Михаила Анатольевича. — Ты говоришь, он хочет смерти? Что ж, рано или поздно он своего добьется, и я тоже буду вынужден прекратить свое существование. О, не пугайся, — добавило оно, заметив, как встрепенулся при этих словах Овечкин, — в этом нет ничего страшного. Смерть — всего лишь переход в иное состояние, и может быть, это будет даже интересно…

Михаил Анатольевич только покачал головой. Может быть, все это и было интересно, но он ничего не понимал в отношении этих существ к смерти… чувствовал только, что на его плечи взваливается нечто несусветное — он никому не хотел смерти и уж тем более не хотел быть пособником ее, а то и причиной!

— Не печалься ни о нем, ни обо мне, — сказал Хорас-второй, наблюдая за ним. — Ты должен сделать это. Ты должен освободиться. Разве ты не знаешь?

— Ничего я не знаю…

— Но ведь у тебя есть задача, которую ты должен выполнить.

— Какая еще задача? — уныло спросил Овечкин.

— Мне в точности неизвестно. Однако, освободившись, ты должен будешь идти в Данелойн.

Михаил Анатольевич вздрогнул.

— Зачем?

Хорас-второй пожал плечами.

— Я же сказал, что не знаю всего. Мне был знак… я ждал твоего прихода и не могу сказать, что радовался ему. Мне даже было немного грустно. Но тут ко мне явились и объяснили… В твоей судьбе принимают участие великие мужи — а иначе почему, ты думаешь, тебе удалось так быстро справиться с поручением Хораса и разыскать меня? Мне вручили кое-что для передачи тебе — предмет, в котором заключена смерть Хораса. После того как ты отдашь ему этот предмет и Хораса не станет, и заклятие, лежащее на тебе, исчезнет, и ты должен будешь идти в Данелойн. Остальное ты узнаешь там.

Михаил Анатольевич после этого сообщения едва не утратил самообладания вовсе. Ничего подобного он не ожидал. Мысли его смешались, руки задрожали, и взгляд удивительного духа окончательно перестал согревать его и радовать. Он должен идти в Данелойн… может быть, еще раз увидеть принцессу Май… но зачем? Что еще за великие мужи взялись руководить его действиями? И неужели он не вправе отказаться? Он ведь ничем не может помочь принцессе в ее теперешнем положении, разве что страдать вместе с нею. По-прежнему совершенно непонятно, каким образом участь принцессы может зависеть от его поступков. И раз уж ему все-таки суждено стать причиной смерти живого существа — вернее, теперь уже двух живых существ! — так почему бы после этого тихо-мирно не вернуться к себе домой и не жить воспоминаниями о том, что с ним было? Что ему делать в Данелойне?

И бессвязно размышляя обо всем этом, вдруг ощутил Михаил Анатольевич такое горячее, болезненное и неизбывное желание действительно увидеть ее еще раз, что забыл все, о чем только что думал. Он должен идти в Данелойн?.. что ж, он пойдет в Данелойн. Горько и радостно сделалось у него на душе, и все сомнения разом отпали. Он поднял глаза на Хораса-второго.

— Ладно. Давайте ваш… предмет. Я сделаю все, что вы сказали.

Дух протянул к нему руку, и на мерцающем прозрачном подобии ладони медленно соткалось из ничего небольшое, продолговатое, белое… яйцо. Овечкин машинально взял его, повертел в руках — яйцо и яйцо, обыкновенное куриное, только что без фабричного штампа. Он обалдело взглянул на своего собеседника.

— Что это?

Хорас-второй пожал плечами.

— Там, внутри, преображение Хораса. И мое.

— Вы сказали — какой-то предмет… Но ведь это обыкновенное яйцо?

— Какое же это яйцо? — удивился дух. — Это…

Он произнес непонятное слово, ничего не сказавшее Михаилу Анатольевичу и тут же им и забытое.

— Я вижу яйцо, — упрямо сказал Овечкин. — Предмет для изготовления яичницы!

И тут он сам все сообразил. Дело было в его собственном воображении, которое услужливо подсказало сказочный, хорошо знакомый с детства образ для предмета, который он не мог увидеть в его истинном обличье. Предмет, несущий смерть Кащею Бессмертному, — яйцо… а в яйце — игла.

Михаил Анатольевич покачал головой, осторожно сомкнул пальцы вокруг холодной на ощупь скорлупы и поднялся на ноги.

— Оно ведь не разобьется? — спросил он на всякий случай.

— Нет, конечно.

— И что я должен с ним делать?

— Отдать Хорасу. Он поймет. И если от тебя потребуются еще какие-то действия, он скажет. Счастливого тебе пути, человек.

— Счастливо и вам оставаться, — с горькой иронией сказал Овечкин и вышел из комнаты.

Черт знает что… так все быстро и легко получилось, и к чему это ведет? Воистину, сильные у него друзья — вот только посмотреть бы на них хоть разок, на этих таинственных «великих мужей»!