Людовик XIII - Екатерина Глаголева

Гастон отправил брату из Блуа почтительное письмо, в котором намекал на «подозрения и недоверие», чем сильно удивил Людовика. В Блуа послали Шавиньи, чтобы выяснить, в чем дело. Оказалось, Гастон обижен тем, что, вопреки данному ему обещанию, его заставили подписать бумагу о недействительности его брака. 11 декабря Месье составил подробную записку, прося короля признать, наконец, его брак с Маргаритой Лотарингской и хорошо обходиться с графом де Суассоном. В ответном письме Людовик пообещал и то и другое.

Благодушие короля сбило с толку фаворитов герцога и графа, которые подначивали Гастона к выставлению всё новых условий. Выпустите его слуг из Бастилии! Хорошо. Секретарь принца Гула и Ларивьер, вышедшие из тюрьмы, явились в Блуа, чтобы склонить Месье к лояльности. Передайте под их с Суассоном командование опорные крепости! В конце концов кардиналу это надоело, и он посоветовал королю выехать в долину Луары со всем двором и гвардией (а это около двух тысяч вооруженных людей). Гастон встревожился, но Людовик предупредил, что не пойдет дальше Орлеана. Именно там 8 февраля 1637 года братья подписали документы, положившие конец их разногласиям. Король в очередной раз согласился уплатить долги Месье, тот получал в свое распоряжение все свои доходы; сверх того ему было обещано 100 тысяч ливров на перестройку замка Блуа. Всех его слуг амнистировали. Король признал его брак — при условии повторного заключения его во Франции. Что еще? Ах да, крепости на границе… Вот этого не будет.

Гастону оставалось только подчиниться воле старшего брата. А пока шли переговоры, граф де Суассон ждал его в Седане, куда к ним должна была приехать королева-мать… Все вместе издали бы манифест, призывавший короля к миру, а кардинал-инфант издал бы другой, потребовав не допускать Ришельё к заключению мирного договора; во Франции началось бы восстание (крестьянские бунты не утихали с прошлого года), и его величеству пришлось бы волей-неволей расстаться с кардиналом. Но герцог Орлеанский сначала не решался уехать в Седан, а потом уже и не смог. Впрочем, он был только рад, что избежал неприятностей, поскольку теперь мог жить спокойно и предаваться развлечениям. Пока его законная супруга томилась в Брюсселе, в Блуа его дожидалась хорошенькая Луизон Роже, дочь местного мещанина.

Нейтрализовав ненадежного брата, Людовик всё-таки еще не мог вздохнуть свободно. Он уже давно стал нервным и подозрительным. Вот и теперь временное отсутствие в свите Анны Австрийской, сопровождавшей мужа в Турень, ее пажа Лапорта показалось ему странным: королю сказали, что верный слуга ее величества отправился в Тур, чтобы привезти оттуда «Шевретту» и устроить ее тайную встречу с королевой в Орлеане, в одном из монастырей. Когда Лапорт снова появился, король потребовал у него объяснений, но тот ловко выкрутился.

Никому нельзя верить! Все лгут, изворачиваются, в глаза говорят одно, а за глаза совсем другое, плетут интриги и заговоры. Никто его не любит… Только Луиза. Бедная девочка, сколько ей пришлось вытерпеть в этом гнезде разврата, порока и лицемерия! Пока Людовик был на фронте, он писал ей письма и передавал через Буасонваля, но тот, верный инструкциям, полученным от Ришельё, всегда говорил, что писем не было… Соответственно и записочки Луизы не попадали к адресату… Тем не менее поссорить их не удалось — король, вернувшись назад, по-прежнему старался улучить время для разговоров со своей «девочкой», не возражая ей, даже когда она неодобрительно отзывалась о кардинале…

Кардинал! Его все ненавидят, потому что он повсюду: у него всевидящее око, всеслышащее ухо, а его рука дотянется в самый отдаленный уголок Европы. Он опутал шпионской сетью всю Францию; куда ни посмотри, нет-нет да и мелькнет краешек его красной сутаны. Наверное, он околдовал Людовика — не может же быть, чтобы наш добрый король сам затеял эту ужасную войну и разорял своих подданных непосильными налогами!

«Устанавливают новые налоги на всё, что можно: на соль, вино и дрова; боюсь, как бы не обложили ими нищих, греющихся на солнышке, и тех, кто станет мочиться на улице, как в свое время сделал Веспасиан, — записал один житель Понтуаза в своем дневнике 9 января 1637 года. — Здесь говорят, что в Марселе был бунт, разграбили несколько домов… Поговаривают и о займе, который король хочет получить со всех верных городов Франции, и о том, что Париж обложат суммой в двенадцать сотен тысяч ливров, а другие города поменьше, каждый по возможности; но мне сдается, что таких денег не найдется ни у кого — что в дальних городах, что в самом Париже, какими бы они ни казались богатыми: просто ужас, какие кругом бедность и нищета[53]. Господи, сделай так, чтобы король узнал от порядочного человека о несчастьях своего народа; он непременно отдаст тогда иное распоряжение».

Впрочем, было немало людей, готовых отдать жизнь за его высокопреосвященство: личная преданность кардиналу была способом продвинуться по карьерной лестнице, выбиться из грязи в князи, получив, например, должность интенданта или офицерский чин, а затем и дворянство. Многие разночинцы заискивали перед Ришельё, который, кстати, умел отличать дельных людей от вульгарных льстецов. Например, когда 5 января 1637 года в парижском театре «Марэ» состоялась премьера трагикомедии «Сид», имевшей оглушительный успех, кардинал взял ее автора, адвоката из Руана Пьера Корнеля (1606–1684), под свое покровительство и добился, чтобы в том же году король пожаловал ему дворянство. (Правда, потом в их отношениях бывало всякое, и после смерти Ришельё Корнель сказал, что не может говорить о кардинале плохо, потому что видел от него много хорошего, но не может говорить и хорошо, поскольку видел от него много плохого.)

Труппу Мондори трижды приглашали потом в Лувр играть «Сида», но Людовик, предпочитавший балеты, редко бывал на драматических представлениях, а если и посещал их, то, как правило, засыпал в кресле во время длинных монологов, утомленный охотой. Странно, что пьеса Корнеля оставила его равнодушным, ведь она подняла в обществе целую бурю! Автора обвиняли в государственной измене: в разгар войны с Испанией он пишет пьесу, действие которой происходит во вражеской державе, к тому же испанцы побеждают своих врагов! «Сид» во многом перекликался с пьесой «Юность Сида» испанца Гуильена де Кастро, вышедшей в 1631 году, так что Жан Мэре, один из преследователей Корнеля, даже обвинил его в плагиате. Придирались и к несоблюдению классического правила трех единств — действия, места и времени, на котором, кстати, настаивал Ришельё, основавший в 1635 году Французскую академию… Но главное-то было совсем не в выборе сюжета — «Сид» Корнеля был своего рода манифестом абсолютизма, утверждал непререкаемый авторитет короля, воле которого обязаны подчиняться его подданные, как бы высоко они ни ставили собственные заслуги…