Зона захвата - Сергей Лобанов

Выглядел ученый неважно: настрадался и морально, и физически. Мышцы не просто затекли, а задеревенели. После того как его частично развязали, он некоторое время не мог полноценно двигаться.

Когда началась стрельба, а потом и уничтожение бандитского укрепрайона, Михельсон решил, что тоже погибнет в этом аду, разверзшемся столь близко от его лежки. А если повезет уцелеть, то нет ни единого шанса на то, что в том кошмаре уцелеет кто-то еще и развяжет его, бедолагу.

Вконец упавший духом Михельсон уже начал прощаться с жизнью. Было обидно, что погибель застала его практически на взлете, что он подохнет в до ужаса прозаичном и неподходящем месте. Ну что героического и замечательного может быть в смерти в грязной придорожной канаве?

Михельсон клял себя за то, что связался с Петровым, что вообще выбрал научную стезю и поперся в такую даль ради сомнительных научных исследований. Он наконец-то вспомнил о людях, чьи трупы в лабораторию регулярно поставлял Мага.

В душе ученого заворочалось нечто, отдаленно напоминающее совесть. Но потом, когда он вновь начал жалеть себя, она снова исчезла. Михельсон по-прежнему любил только себя и думал исключительно о себе любимом, даже на смертном одре.

Освобождение все же пришло, но ученый совсем не горел желанием броситься на шею своим спасителям, по чьей воле и оказался в путах.

Далеко уйти не удалось. Михельсон до конца не отошел после лежания связанным в канаве и еле переставлял ноги, а комитетчик быстро уставал. Липатову приходилось подстраиваться под его темп.

Через полчаса они устроили привал, обессиленно рухнув на сырую землю.

Липатов и капитан устроились чуть поодаль от Михельсона. Их обоих тяготило его присутствие, но вернуться без него было нельзя.

Метису требовался отдых. Действие промедола заканчивалось, но он терпел, решив вернуться к интересующей его теме:

– Давай, Липатов, рассказывай, что это за странное водительское удостоверение у тебя.

– Обыкновенные права международного образца, товарищ капитан. Обыкновенные для тех мест, откуда я родом.

– То есть ты иностранец? Магомедов был прав?

– Не совсем так. Не иностранец в привычном понимании слова. Я вам уже говорил, что я не отсюда, из другого мира.

Комитетчик досадливо поморщился:

– Ничего лучше не выдумал?

– Терпение, товарищ капитан. Просто выслушайте меня. Я сам долгое время не мог поверить, что такое возможно. Однако ж пришлось, чтобы не только приспособиться, но и выжить. И я вовсе не по своей прихоти оказался здесь, чтобы вытворить нечто из ряда вон выходящее и вернуться восвояси. Я обычная жертва обстоятельств. Жил себе, не тужил, и тут – на тебе.

– Давай ближе к телу, – хмуро сказал Метис. – Как произошло перемещение? Где находится этот аппарат, кто его сконструировал?

– Нет и не было никакого аппарата. Я на своей машине участвовал в гонках. У нас это называется стритрейсингом. Потом не знаю, что и произошло: я неожиданно оказался на пустой дороге с плохим покрытием. В меня стреляли, я перевернулся, убежал, машина сгорела, я попал в плен к бандитам. Остальное вам известно.

– Ну, аппарат все-таки был, как я понимаю, – едко заметил комитетчик.

Липатов с отчаянием произнес:

– Да не было никакого аппарата! Это обычная легковая машина! Не машина времени, не что-то там еще! Ее останки до сих пор, наверное, валяются недалеко от города. Я понятия не имею, что произошло и как я попал в этот мир!

– Предположим. Ну, с моим-то миром мне все ясно. А что с твоим?

– Сразу все и не расскажешь, товарищ капитан, – несколько растерянно ответил Андрей.

– Все и подробно ты будешь рассказывать не сейчас и не здесь. А пока вкратце. Тезисами, так сказать, как поступал Ленин. Владимир Ильич-то в вашем мире есть?

– Есть. В Мавзолее лежит.

От такого ответа жесткий и отчужденный взгляд комитетчика несколько смягчился.

Липатов принялся рассказывать, как умел. Он вдруг понял, что изложить так, как должно, как это написано в каких-нибудь учебниках или книгах, у него не получится.

Порою капитан хмурился, но чаще матерился и глядел на Мажора так, будто тот лично виновен в произошедшем со страной.

Когда Андрей наконец замолчал, комитетчик произнес со злостью:

– Педерасты, что с Союзом сделали!.. Для этого мои деды кровь проливали?! Для этого моя бабушка с семнадцати лет, как война началась, на железную дорогу работать пошла?! Молоденькая девчонка вкалывала по шестнадцать часов в сутки изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год – таскала шлак! Она мне рассказывала, каково это! Не всякий мужик выдерживал, а бабы, как волы на пашне, жилы вытягивали! Носилки горят, их водой и слезами поливают. А паровозы без конца высыпают и высыпают раскаленные кучи, и их надо убирать, потому что могут загореться шпалы, а это – саботаж, диверсия. А потом, после войны, они восстанавливали страну, для того чтобы одним росчерком пера несколько старых педерастов ее уничтожили?! Да мать вашу так! Вы что?!

– Товарищ капитан… Я-то при чем? – попытался оправдаться Андрей.

– Конечно! Ты ни при чем, другие ни при чем! А кто при чем?!

– Политики, конечно же.

– Нет, Липатов, виноваты не только они, но и вы все. Потому что промолчали, потому что позволили. По-настоящему страшно не предательство, Липатов, а равнодушие.

– Сейчас уже изменить ничего нельзя, товарищ капитан. Поезд ушел, как говорят. Честно признаться, нынче, если умеючи, можно неплохо жить. Была бы голова на плечах. Свободы больше, возможность за границу съездить появилась. Дефицита нет, как раньше. Одеваться люди стали лучше.

Капитан презрительно усмехнулся:

– Вы за импортные шмотки и хавчик просрали державу, Липатов. Наплевали на ценности отцов и дедов, положивших свои жизни за целостность и независимость Родины. Вы и сейчас позволяете кучке сволочей разворовывать природные богатства и наживаться безмерно. Как у вас вообще Ленин до сих пор в Мавзолее лежит?! Что ж вы его не продадите, как экспонат?!

– Уже не один год нет-нет да и поднимается тема о его захоронении. Говорят, не по-людски это, не по христиански…

– Заткнись, Липатов! – взвился Метис и рухнул, скрученный болью, тяжело и прерывисто дыша.

– Давайте промедол вколю, товарищ капитан, – почти попросил Андрей.

На бледном лице комитетчика выступили крупные капли пота. Он молчал, стиснув зубы.

Андрей сделал ему укол. Капитан расслабился и задышал ровнее, спокойнее.

Липатов смотрел на раненого и думал, что если бы такие, как он, правили в его мире, то, скорее всего, не было бы того мнимого изобилия, что есть сейчас, наверняка не было бы и поездок по заграницам, и праздного безделья, что царит среди «офисного планктона», недовольного своей зарплатой и при этом работающего абы как, спустя рукава, потому что работай – не работай, а больше денег все равно не будет.