Беглые планеты. Темные ночи - Боб Шоу

Она поспешно потупила взор и залилась краской.

— Что вы натворили! — упрекнул ее Брайант, приближаясь. — Вы испортили мою последнюю попытку! Могли бы по крайней мере…

Тут голос вновь подвел его, и он с удивлением обнаружил, что отдельные, наиболее значимые части тела мисс Крафт более пухлые, чем другие, улыбка у нее просто обворожительная, запах ее духов вызывает в нем трепет, и самое главное, что она, несомненно, наделена проницательным умом и высоким интеллектом. В самом деле, ведь не много найдется на свете девушек, способных с первого раза оценить гениальное изречение по достоинству. По всему выходило, что он влюбился по самые уши.

— Согласен, это непростительная оплошность, — заметил Марзиан, по-прежнему не отрывая взгляда от пульта управления. — Учитывая сложившиеся обстоятельства, мистер Брайант, считаю, что вы имеете полное право на бесплатную четвертую попытку.

— Да бог с ней, с четвертой попыткой. — Брайант настолько оживился, что не устоял и выдал еще одну максиму: — На далеких пастбищах вовсю зеленеет медный колчедан.

Поначалу даже ему самому афоризм показался не слишком-то мудрым, но восхищенная улыбка на прекрасном лице мисс Крафт быстро убедила его в обратном. Несомненно, она точно знала, что он имел в виду, как знала и то, что в этом лучшем из всех возможных миров их ожидает чудесное будущее.

Несколько лунных циклов — как поле под паром, как стальной клинок, сбрасывающий усталость, — я терпеливо ждал. Но в последнее время ощущение близкой опасности нарастало, и я пристрастился к ночным прогулкам на беззвучных санях — парил над трепещущей массой городских огней или, точно в детских грезах о полетах, отдавался на волю низких воздушных течений в атмосфере сродни прелюдии Дебюсси, создаваемой лунным светом и тенями башен. Время от времени я зависал возле бесстрастных древних конструкций, в деталях рассматривая их консоли и амбразуры, но — вот ведь странно — вблизи, когда сам ты застыл на якорной стоянке среди волн темных ветров, подобные вещи смотрятся совсем неуместно. Они рождают тревогу и головокружение, будто грозят внезапным завершением крылатого сна, и вот я уже поворачиваю прочь замешкавшиеся сани. Интересно, что думают о нас птицы?

Иногда в эти воздушные поездки я беру с собой Селену — по ночам, когда мы оба не можем сомкнуть глаз. Правда, после она всегда грустит. Пусть она на удивление восприимчива, некая практичная жилка все же заставляет ее с подозрением относиться к моей "профессии". Мы подумываем завести детей — меня заверили, что в потомстве не будет ни лунатиков, ни мутантов, — но когда в разговоре она согласно кивает, глаза ее туманятся сомнением. Кто посмел бы ее винить? Ведь лишь мне дано ощущать эфирную миграцию электронов и видеть тени еще не рожденных молний.

Наконец-то! Приближается первая гроза сезона.

Нынче утром меня вызывал Арчболд, но я-то знал об этом уже много часов — так ему и сказал! А потом не мог не похвастаться: мол, даже если б метеорологические спутники не онемели на своих орбитах, я бы все равно узнал об этом первым. Но его, разумеется, интересовали лишь мои услуги.

Как истинное дитя Мировой Войны Номер Три и Три в Периоде, я жалею Арчболда — сидит как крот в своем подземном бункере, и его местонахождение отмечено лишь одинокой стальной мачтой да защитным слоем кабеля, который, окисляясь, придает странный окрас окружающей растительности. Те же политические и ядерные силы, что вызвали меня к жизни, низвели его род до нынешнего скромного положения. Ученых обычно не жалуют, но Глоб-Прав слишком мудр и опытен, чтобы запрещать их деятельность. Достаточно было просто лишить их финансовой поддержки. Теперь исконный физик Арчболд изнывает в своем подземелье, грезя о 300-гегавольтном ускорителе, который сгнил где-то в Берне, и уповая лишь на такие биологические феномены, как ваш покорный слуга.

Сказать по правде, некоторые его коллеги давно пустили бы меня под скальпель и выпотрошили в поисках избыточных органов или спинномозговых аномалий, лишь бы как-нибудь объяснить мое существование. Но Арчболд никогда не позволит расчленить курицу, несущую в каждое гнездышко по миллиарду золотых яиц.

Она вот-вот разразится — первая гроза сезона, — и, клянусь, я чувствую ее силу. Пропитанный влагой теплый воздух весь день поднимался над тихими улицами Брэндивелл-Хилл. Морская и речная вода, тусклые прямоугольные изумруды частных бассейнов — все в едином порыве ринулось в небеса, в общем водовороте образуя на десятимильной высоте гигантскую белую наковальню. Проникая внутренним взглядом в смутную вселенную дождевых облаков, я видел, что влага устремленного вверх центрального столпа конденсируется и замерзает в градины, которые, вырвавшись за пределы геометрий нормального мира, как ни стараются, не могут упасть. Танцуя в струях, текущих вверх из устрашающей трубы, они поднимались все выше и выше, пока тяга не исчерпала свою силу, и тогда, извергнутые в разные стороны, градины увлекли за собой вниз холодный воздух. Все это время во мне росло возбуждение, ведь электроны внутри облака уже начали свою необъяснимую миграцию к его основанию. Там, в небе, но не многим выше парапетных камней городских башен, они накапливаются точно сперматозоиды, а их совместное давление растет, становясь столь же непреодолимым, как сила самой жизни.

Селена ничего этого не видит, но я вне себя от радости, что нынче она впервые встретит грозу вместе со мной. Сегодня вечером я смогу поделиться с ней своими ощущениями, показать ей, что такое миллиарды раз объезжать многомиллиардный гурт элементарных частиц. Сегодня вечером я буду упиваться удовлетворением, разлитым в ее глазах. В подернутом рябью небе скользят наши сани. Селена, бледная и немного грустная, откинулась в чаше позади меня, и судно, чуть потряхивая, описывает медленные круги в мрачнеющей выси. Но на этот раз мой взгляд обращен в другую сторону.

— Смотри, любимая. — Я указываю ей на упрямо мерцающие огоньки изолированного пригорода, сверкающего точно брошь в форме якорька.

— Ничего не вижу. — Она без всякого выражения глядит за борт.

— Тебе и нечего видеть… пока… но по этим домишкам уже гуляет призрак. — В санях есть микрофон, и я наконец прибегаю к его помощи. — Ты готов, Арчболд?

— Мы готовы. — Его надтреснутый голос раздается из сгустка темноты, пойманной в ямочку на моей ладони.

— Еще минутку, — говорю я, откладывая микрофон. Вот здесь и начинается моя работа. Я пытаюсь объяснить Селене: по мере накопления своего невероятного отрицательного заряда облако над нами буквально набухает электронами, а прямо под ним, на земле, точно отражение в зеркале, образуется равный по величине положительный заряд. Облако двигается, и вместе с ним точно тень, которая "видна" только мне, перемещается земной положительный заряд, стремясь реализовать свои возможности.

Отражение беззвучно и целеустремленно скользит по земле, взбирается на деревья, карабкается по заросшим мхом башням и колокольням. Оно заглядывает внутрь домов и стремительно поднимается по водопроводным трубам, телевизионным антеннам и громоотводам — по всему, что только может помочь ему приблизиться к неуловимому партнеру, рожденному в облаках. Его мимолетное всеобъемлющее присутствие не ощущает никто — ни взрослые, ни чутко спящие дети, ни бдительные животные.