Скверное дело - Селим Ялкут

— Посетители ушли. Леня глядел на Балабуева. — Ухожу я, Сергей Сидорович. До таких высот мне не дорасти. А санитаром быть не хочу.

— Уйдешь, Леня. Сам тебе проводы устрою. А пока трудись. Не Берестов это. Не мог он. И не эта дура. Конечно, пришла к Кульбитину, наскандалила. Наговорила. А он взял и побежал к папаше. Вот по дороге…

— Но вы с зажигалкой. Как такое могло придти в голову.

— Она мне сама сказала, чтобы я отца не беспокоил. Потому я полагал, не вводила его в курс дела. Ты слышал, я пару раз в разговоре эту тему заводил. Он не откликнулся. Тогда я эту зажигалку и пустил в ход. Знакома она ему. Но если бы… — Балабуев замолк, будто наткнулся на невидимую преграду. — Чего он так переполошился? Значит, принял за пистолет. Узнал. А где он? — Сыщики остолбенело глянули друг на друга. — Пистолет у нее…

Стали собираться. Уже вышли, двинулись по темной вечерней улице, когда произошло неожиданное. Из мрака явилась Берестова и выстрелила дважды…

Прошло четыре дня, прежде чем Балабуеву разрешили навестить Шварца в госпитале. Непосредственной угрозы для жизни не было. Сутки подержали в реанимации (так положено), потом перевели в палату, и вот теперь допустили посетителя. Сергей Сидорович прорвался первым.

— Я для Натальи твоей постоянный пропуск выписал. Будет около тебя. — Балабуев помолчал. Говорить ему было трудно. Пули предназначались для него, и если бы Леонид Германович не опередил, и не прикрыл, так бы оно и было. Одна пуля застряла в кобуре с шоколадками (оказывается, Леня и там их носил), другая угодила в легкое. А могла и в сердце.

— Лежи тихо. — Волновался Балабуев. — Говорить тебе никак нельзя. Чуть кашлянешь и меня выставят. Я буду рассказывать. Новости, сказали, можно. Картошкин о тебе статью написал. Волновался за тебя страшно. — Балабуев глазами и жестом попытался показать волнение. — Ну, и сам понимаешь. Наталья целое наводнение организовала. Больше, чем от реки Хуанхэ. Она там внизу, ждет не дождется.

Шварц лежал молча, но глазами водил. Показывал, что интересуется. — Балабуев глянул на часы. Еще помолчал. Видно, молчание дается ему с трудом, но и говорить непросто (так бывает). — Я, Леня, — наконец, сказал Сергей Сидоровия, — сам понимаешь. Здоровьем тебе обязан, может быть, жизнью. Хотел бы быть сейчас на твоем месте. Это честно. Не знаю, как еще можно сказать. Ну, а что из этого следует, сам понимаешь. — Балабуев замолк, попытался сделать движение в сторону несчастного Шварца, но не сделал. Откашлялся. — На десять минут разрешили. Шесть осталось. — Значит, так. За Плаховым пришли, на столе нашли записку. Признание. Его работа. Кульбитин за его спиной сделку на огромные деньги провернул, какой-то контракт. Как они умудрились, не знаю. И что за контракт такой. Плахов не пишет. Все документы он уничтожил, сжег, клятвенно заверяет. Ну, это не наше дело. Машу — подругу свою выгораживает. Она сейчас экспертизу проходит, психушка ей светит, если ты не станешь требовать дополнительного расследования, как пострадавший. Не будешь? Я так и думал. Но ты погоди, сейчас ответ от тебя не требуется, немного оживешь, тогда и решишь. Плахов клянется, прощения просит, что не пришел раньше с повинной. Из записки толком не поймешь, но я думаю, что-то там в этих бумагах было, не хотел он светиться. Думал, обойдется, и концы в воду. Не обошлось… Тут тебе и вся история. Иван Михайлович наш жив, а что здоров, не поручусь. Вот где его деньги понадобятся, Машу свою выкупать. Сперанский ко мне на разговор просится. Насчет переквалификации статьи обвинения. Они уже свою работу начали. Наше слово свой вес имеет. Думаю, через два годика будут освобождать. За примерное поведение. Вот такие дела.

Валабуев помолчал, что-то обдумывал. — Леня, можно я скажу от себя, а ты подумай. Уверен, будут они к тебе обращаться. Ходатайство от твоего имени, претензии, просьбы о смягчении, такое прочее. Для них все сгодится. От тебя немало будет зависеть. Прошу, Леня, не продешеви. Пошло оно все к черту. Что нам с тобой только пули получать? — Валабуев протер глаза, один, а потом второй. — Тут вот что. Придет этот Сперанский. Знаю, на что он станет намекать, позволь, мне вести это дело от твоего имени. Найду, что сказать, ты мне только мигни, если согласен. Если нужно подумать, думай. Я буду приходить. Что, сейчас хочешь мигнуть? Всё. Принято. Значит, хоть что-то я могу для тебя сделать. Не сомневайся. Валабуев Сергей Сидорович не подведет.

— Как ты, Сергей Сидорович, уходить от нас не надумал? Знаю, что не ответишь. Но за вопрос не обижайся. — Говорил Шемякин Балабуеву. — Вы поговорите, а я поеду. Нужно внучку повидать. А то, спрашивает. Дед, ты где? Располагайтесь свободно. Я Люсе (секретарше) скажу, пусть присмотрит. Люди вы некурящие…а все прочее… может, чаю захотите, у нее в холодильнике и торт есть…

— Всё по чужим кабинетам. — Пожаловался Закс, когда они остались вдвоем. — А свой? Нет, представьте. На колене работаю, как вождь мирового пролетариата, если помните. Для нас — ветеранов любое сравнение годится. Люди не гордые, главное, чтобы дело делалось. Ну, это к слову… Сядем вот здесь… Или вот тут. — Закс пренебрег столиком, за которым обычно велись переговоры один на один, и выбрал места за длинным столом, где-то в середине. — Разговор деликатный, — пояснил Закс, — хочется без подслушки. Генерал ваш уверяет, можно разговаривать спокойно. А мои ребята машинку сделали, разговорные звуки гасит. Если не возражаете, включим. — Закс достал коробочку, поставил между собеседниками. Из коробочки неслось чуть слышное шипение. — Должен вас просить, чтобы история эта не попала в печать. Знаете, как бывает. Охотников много, за всеми не уследишь. И вот, что еще. Вы, Сергей Сидорович, человек государственный. Знаете, что значит слово офицера. Майора.

— Капитана. — Поправил Балабуев.

— Майора. Есть приказ о присвоении вам очередного воинского звания. Своими глазами видел. И вы увидите. Но будете должны подписку дать о сугубой секретности.

— А если не подпишу? Звание отберут? — Кисло пошутил Валабуев.

— Подпишете. Дело не в звании. Все мы люди служивые. С вашим генералом смолоду вместе по горам и лесам гоняли. Вам это нужно, Сергей Сидорович, вы без нашего дела задохнетесь. Но правила общие, соблюдать должны. Вы ведь на вашего подчиненного бумагу завели? На Агронома…. Вот видите. А тут только неразглашение…. Работать будете в нашем Управлении.

— Под вашим руководством?

— Есть люди помоложе. Я — консультантом по стариковски. Чтобы без дела дома не сидеть. — Семен Иосифович запустил палец себе в голову. — У нас открытая дорога, как раз для людей вашего возраста. Сами оцените. Все ваши документы оформлены. Да, что я про секретность. — Семен Иосифович вроде бы рассердился сам за себя за многословие и тут же подтвердил. — Разболтался. Но вы, Сергей Сидорович, человек для меня уважаемый. Потому я рекомендовал.

— Куда рекомендовали? — Разговор происходил в сумерках, и лица видны были неотчетливо.

— Здесь лучше по порядку. — Закс поерзал на стуле, устраивался удобнее. — Не люблю мягких кресел. Энергию отбирает от верхней части тела. Это у телевизора можно себе позволить. А здесь, пожалуй, твердость нужна. Вы как относились к процессам, идущим в стране? Знаю, особого энтузиазма не проявляли. Следили за соблюдением законности. И это похвально. Многие веяния вас миновали, обошли стороной. А для нас, извините, не поясняю о ком это — нас, проблема была. Ведь покатилось всё, как машина на дороге в горах, когда тормоза отказывают. Так и станет разгоняться до самой пропасти. Потому по ходу спуска предусмотрены специальные тупички, чтобы было куда заскочить и остановиться, тормоза наладить или, по крайней мере, жизнь себе спасти. Вот и нам нужно было такие тупички искать, чтобы сохранить, что можно. Переждать, не допустить полной катастрофы.