Золотая нить. Как ткань изменила историю - Кассия Сен-Клер

Астронавт Майкл Коллинз благодаря своей роли наблюдателя за процессом изготовления скафандров мог оценить ювелирную точность работы. В своих мемуарах «Несущие огонь» (Carrying the Fire) он расценивал свою ответственность за скафандры как часть миссии и называл их «впечатляющим вызовом», в котором сочетаются «строгое инженерное искусство с капелькой анатомии и антропологии». Но он признавал, что было в них и «немало черной магии». Мастерство, с которым делались скафандры, судя по всему, вызывало в нем как восхищение, так и иронию. «Тонкая, как бумага, пневматическая камера» его любимого скафандра, который «не позволял моим 3,7 пси кислорода раствориться в нулевом пси бесконечности, окружающей меня», была склеена с особым усердием какими-то милыми дамами в Уорчестере». Для Коллинза, остро осознававшего и пафосность, и абсурдность в освоении человеком космоса, изготовление скафандров олицетворяло и то и другое.

«При мысли о человеке, который гуляет в открытом космосе, кто-то, возможно, представляет себе парня, уверенно использующего самые передовые технологии, которыми может его обеспечить эта богатая и могущественная нация, кто-то, но только не я, друзья. Я вижу стайку хрупких старушек, согнувшихся над горшочками с клеем в Уорчестере, штат Массачусетс, и я лишь надеюсь, что обсуждение нового священника или игры в бинго вечером в пятницу не слишком рассеивает их внимание»[462].

Несмотря на исследования, технологии, труды, вложенные в скафандры, они были и остаются по сей день далекими от совершенства. «Если это правда, что астронавт в конце концов влюбляется в свой скафандр, – написал Коллинз, – то столь же верным будет заметить, что первая реакция при примерке одного из этих сшитых по тебе газовых мешков – откровенная ненависть, шок». Сам Коллинз признавал, что страдал от клаустрофобии, пока носил скафандр. Но он слишком стеснялся этого, пока был астронавтом, поэтому никому об этом не говорил. Сами производители признавали эту проблему. «С рождения нас приучают носить одежду, – объяснял Мэл Кейс, – но никогда не учили носить скафандр». С его точки зрения, экстремальный дискомфорт был платой за безопасность[463].

Когда НАСА отправляло в космос Армстронга, Олдрина и Коллинза, специалистов беспокоило то, насколько воспламеняемыми становятся вещи в окружающей среде, насыщенной кислородом. В начале программы «Аполлон» скафандры и космические корабли были нагружены бумажными распечатками, горючим нейлоном и липучкой Velcro, которая использовалась повсюду, чтобы вещи не летали в невесомости. Столько мелочей ждали случайной искры. 27 января 1967 г., на полпути к созданию скафандров «Омега», Эдвард Уайт, Вирджил Гриссом и Роджер Чаффи, экипаж «Аполлона-1», занимались рутинными тестами в стационарной капсуле. Они пробыли внутри пять часов и уже порядком устали, когда ошибка в электросистеме привела к возгоранию. Температура внутри капсулы поднялась выше 1090˚C. В командном центре в Хьюстоне, где велся удаленный мониторинг медицинских показателей астронавтов, директор полета увидел, как у Уайта 14 секунд был учащенный пульс, а потом пульс замер навсегда. Когда капсулу вскрыли, оказалось, что все трое сплавились под самым люком. ILC мгновенно изменила дизайн скафандров, заменив некоторые детали из нейлона и пластика замедляющими горение материалами[464].

Самым серьезным недостатком скафандров, свойством крайне опасным даже на Земле, но губительным под давлением в космическом вакууме, была их неспособность сгибаться и тенденция раздуваться. Это свойство присуще резине под давлением: внутренняя камера шины, достаточно мягкая, если она пустая, становится твердой и несгибаемой, если ее накачать. С самого начала это свойство стало вызовом для создателей. На коленях и локтях были добавлены складки как на аккордеоне, чтобы руки и ноги в первых скафандрах могли сгибаться, но даже при этом проблема казалась нерешаемой. То, что было теоретической трудностью на Земле, в космосе могло обернуться катастрофой.

В 11.32 утра 18 марта 1965 г. Алексей Леонов, советский космонавт, вышел в открытый космос. Эта первая экскурсия предполагалась быть короткой, всего около двадцати минут, и запас кислорода был относительно мал. Однако через девять минут он выполнил поставленную перед ним задачу, и второй космонавт передал ему приказ возвращаться внутрь. Именно в этот момент Леонов обнаружил, что его скафандр раздулся и стал твердым. Пока он несколько раз пытался справиться с ним, чтобы согнуться и войти через узкий люк в корабль «Восход», его сердцебиение и дыхание участились. Запас кислорода, которого у него было только на сорок пять минут, уменьшался, соль от его собственного пота начала щипать глаза, стекло шлема запотело. «Я не могу… Нет, я не могу войти обратно, – сказал он в маленький микрофон в его шлеме. – Я не могу…» У него ушло еще восемь драгоценных минут на повторение все более отчаянных попыток протиснуться через люк. Леонов принял потенциально смертоносное решение: он вручную уменьшил давление внутри скафандра, что позволило ему достаточно согнуться в поясе, чтобы вернуться внутрь корабля. Неуклюжие скафандры, которые Леонов наверняка проклинал, проявили себя и во время столь же злополучного возвращения пары на Землю. Когда корабль снова вошел в атмосферу, у них отказал автопилот. Они совершили аварийную посадку в тысяче миль от предусмотренного места в заснеженных горах Урала и провели ужасную ночь в своих скафандрах, сделанных частично из протекающей холстины с латексным покрытием, под завывания волков за стенами спускаемого аппарата «Восход»[465].

Американцы тоже не были застрахованы от таких проблем. Через несколько месяцев после русской экспедиции Эд Уайт, первый американец, вышедший в открытый космос, столкнулся почти с идентичной ситуацией. Он провел в панике двадцать пять минут, пытаясь справиться с жесткостью скафандра, прежде чем ему удалось безопасно вернуться внутрь корабля. Чтобы двигаться в скафандрах, находящихся под давлением, и в лучшие времена требовалось немалое напряжение. Сжать пальцы в герметичных перчатках – это было все равно что в течение долгих минут сжимать теннисный мяч. Это была гигантская проблема в кабине, полной кнопок и рычагов. «Мы решили эту дилемму, – написал Уолтер Ширра, работавший на программе «Меркурий», – замотав один палец на левой руке – средний – так, чтобы он торчал вперед, и получили отличный инструмент, чтобы нажимать на кнопки»[466].

Скафандры с жидкостным охлаждением, которые использовали Олдрин и Армстронг, были созданы специально, потому что другие астронавты сильно перегревались в резине и нейлоне. Юджин Сернан, астронавт миссии «Джемини-9», когда обычные хлопковые кальсоны были еще в ходу, наполнил свой скафандр бо́льшим количеством жидкости, чем тот мог выдержать, во время выхода в открытый космос 5 июня 1966 г. По мере того как росла температура внутри его скафандра, стекло шлема затуманивалось все больше, пульс вырос до 180 ударов в минуту. Он, вероятно, нервничал бы еще больше, если бы знал, что у его напарника есть приказ перерезать страховочный трос, если бы Сернану не удалось вернуться на корабль с громоздким ракетным ранцем, который он испытывал. В результате техник вылил фунт пота из каждой брючины скафандра, когда астронавт вернулся[467].