Ротмистр - Евгений Акуленко

— Эка невидаль! — торговка усмехнулась, явно довольная собственной проницательностью. — Из вареных яиц пирог-то не спечешь. Ясно дело, хотыль ты муженьку собираешь. А быть сейчас в заработках только на новых мануфактурах. Все там сейчас, и городские, и из волости… Понаехали… — и, видя, как Евдокия задумалась, значительно подмигнула: – Аль не муженьку? А еще кому?..

— И много ли у тебя берут… вороньими-то?

— Ой, много! — торговка поправила платок. — Кабы не все!.. Вот, на разводок еще спрашивают, под наседку. Коли сегодня положишь, к ягодному спасу уже запищат желтенькие. Добрые курочки у меня… И петушки добрые… Возьми, только из гнезда украденные, не пожалеешь!..

— Нет, благодарствую!.. Сколько с меня?

— Пятиалтынный, красавица. Подороже нынче, потому как идут дюже хорошо…

Евдокия полезла за пазуху, задумчиво пробежала ногтем по стопке сотенных ассигнаций, нахмурилась. В кармане платья чудом отыскала смятый рублевик.

— Помельче-то не будет у тебя денежки? — растерялась торговка. — Не наторговала я еще на сдачу-то… Евдокия лишь отмахнулась. Подхватила бумажный кулек с яйцами и растворилась в толпе.

— …Во-озьму на постой! Во-озьму на постой! — распевал гнусавым тенорком мужичонка с топорщившейся клином бородкой, расхаживал вдоль торговых рядов, как журавль.

— И сколь за угол просишь, дядя? — подступили двое парней, собой вида не местного, деревенского. Мужичонка стрельнул хитрым глазом по пыльным лапоткам, по заплечным котомкам, изрек:

— Дык, коли с пропитанием, то три с полтиной ставьте!..

— Это что ж, в месяц? — ахнул один.

— Хех! — крякнул мужичонка в ответ. — Поди! Сыщи дешевше-то! Чай не один такой умный… Поманили вас длинной копейкой, вы и прибежали, как козлы за морковкой. Ждут вас тут, как же!.. Во-озьму на постой!..

Парни переглянулись.

— А ежели со своими харчами, сколько станет?

— По два пятидесяти с брата.

— Мать честна!.. Лучше в лесу станем жить, в шалаше…

— Давай-давай! — поддакнул мужичок. — Холода упадут – за пятерик не пущу… А так – все условия! Дом хоть и небольшенький у меня, но комната теплая. Мы-то с хозяйкой в чуланчик перебрались, мешать не станем.

— А много ли постояльцев у тебя набралось?

— Ну, — мужичок что-то прикинул в уме, — шестеро уже имеется… Четверых сыскать еще… Для ровного счета… Так как вы, согласные?..

Когда Евдокия вернулась к пароходу, ее уже ожидала целая делегация. Несмотря на ранний час, самолично встретить фабрикантшу прикатили управляющие, распорядители, архитектор и прочие господа, помогающие Евдокии половчее расстаться с деньгами.

— Евдокия Егоровна, дорогая! — вперед выступил директор, сделал попытку приложиться к ручке. — Позвольте поприветствовать вас, так сказать, на гостеприимной нашей земле, выразить надежду…

Евдокия сухо кивнула и всучила директору куль с яйцами.

Савка по-всякому представлял себе новую факторию, упакованные блестящей заграничной машинерией цеха, просторные дворы и склады. Но то, что он узрел воочию, превосходило самые смелые ожидания. Город! Настоящий город с улицами и площадями вставал на окраине Твери. Передового проекта здания двух, трех и даже четырех этажей из вишневого, крутого обжига кирпича, с башнями, с арками, с балконами и причудливыми окнами вырастали над деревянными домишками горожан.

Дымили высоченные трубы паровых печей, лязгали по железной узкоколейке вагонетки с торфом, выбивая дробь по брусчатке, катили подводы с хлопковыми тюками лошади.

Пока ехали, Евдокия о чем-то живо переговаривалась с управляющими. Из-за шума Савка разбирал через слово. А когда ступили в ткацкий цех, он не то что других, себя слышать перестал. Сотни станков, установленных рядами, будто римский легион, создавали невозможный грохот. Подобно гигантским паукам тянули сотни нитей, с непостижимой скоростью гоняли челнок и сердито плевались паром. Под тысячами прядильных веретен истаивали на глазах кипы пряжи. Шибали в нос едкими щелоками красильный и белильные цеха. Горами возвышались штабеля готовых к продаже тканевых рулонов, ожидающих погрузки. Покуда громадные мануфактуры обошли, у Савки уж и ноги заболели. Не иначе, всю Россию вознамерилась фабрикантша одеть.

— …Строить казармы, людские конюшни! — втолковывала Евдокия свите сопровождающих. — Приезжим жить негде. Больницы закладывать, бани – хворый и квелый не работник! Магазин фабричный наладить, чтобы рабочего за разной мелочью не гонять в город. И поймите, что это не прихоть и не благотворительность. Коли народ сыт, телом чист и с крышей над головой – он работать станет. А если он на последнем издыхании да в отчаянии, ему уже терять нечего. Ему в голову всякие мысли лезут дурные… О бунтах и революциях… Восемь тысяч наемных! Шутка ли!..

Обед был хорош. Даже по меркам весьма состоятельных господ, в обществе которых Савка успел уже напробоваться всякого. В лучшей ресторации города стоял стол, накрытый с таким размахом, что со стороны могло показаться, будто бы ожидали приезда премьер-министра или самого государя. Нет! Это был не просто стол! Взор простирался на поле брани, где, повинуясь замыслу стратега – итальянского шеф-повара, строились полки закусок и салатов. Нежнейшая семга, фаршированная белыми грибами щука, копченые на ольховом дыму угри, стерляжья уха, отливающая золотом, десяток сортов буженины оттенком от бледно-розового до цвета мореного дуба, лепестки сыра со слезой, красная и черная икра в запотевших серебряных ведерках, размерами таких, что с ними запросто можно ходить по воду, жаренные в масле перепела, плывущие среди печеных яблок утицы, томленое в сливовом вине седло барашка, громадный остроносый осетр, величественный и важный, будто крейсер, телячьи отбивные в маринаде, молочные поросята с тертым хреном. По флангам занимали позиции батареи бутылок, графинов и лафитничков, тая в себе пьяную силу, способную и впрямь ушатать полк. Главным калибром высилась двухведерная бутыль французского игристого, с пробкой, схваченной для верности проволокой. И в центре сего поля брани, белоснежного, хрустящего от крахмала, раскинув над разворачивающимся действом крылья, будто полководец, поднимающий войска в атаку, застыл в немом крике взлетающий лебедь. Господа, конечно, всего не осилили. Но, то ли на нервной почве, то ли оттого что были на ногах с раннего утра, нанесли неприятелю невосполнимый урон. Вот ведь, с грустью думал Савка, поставь на стол хоть овечью отару, хоть коровье стадо с пастухом, а все одно, больше живота не наешь. По кусочку от всего отщипнешь – и сыт. Зачем оно столько? Зачем все эти фактории размером с города да сундуки, набитые ассигнациями? Купили бы дом хороший, лошадок завели, да детишек растили… Савка покосился в сторону Евдокии, но та о чем-то оживленно беседовала с распорядителями, о нем не вспоминала. И от того лезли в Савкину голову невеселые мысли.

"Эх! Не ровня я ей! — вздыхал он. — Не пара. Играет она со мной, как кошка с мышом". Вот, вдовый граф Слащевский четырежды к Евдокии сватался. А как узнал, что дела у нее в гору, что миллионщицей сделалась, так вообще весь на цветы изошел. Тратил, поди, на букеты весь доход от захудалых поместий, да все без толку. За самого за графа не пошла Евдокия. Была бы графиней сейчас, дворянского роду… А тут какой-то парень – холщовая рубаха… Савка снова вздохнул. И со скуки и с огорчения накапал себе стопку какой-то заморской настойки. Крякнул, сморщился, как от скипидара, и потянулся за скользким грибочком. "Прав был дед, сгубит она меня. Потеребит да выгонит… Лучше уж сам уйду! Чего тянуть? Пристроюсь, куда ни стало, управляющим. Благо, опыт имеется".