Грехи отцов отпустят дети - Анна и Сергей Литвиновы

Так прошли нулевые. Рос Аркадий. Его поступили в гимназию, на лето отправляли учить языки то на Мальту, то в Швейцарию. Высилась в своих кругах известность Николая Петровича – как живописца ловкого, быстрого, всегда потрафляющего вкусам заказчиков. Повышались его гонорары, заказы сыпались наперебой. Прошло несколько выставок. Кирсанова позвали преподавать рисунок в институт дизайна.

Они с братом завершили наконец перестройку имения. Аркадий окончил школу, и родители отправили его в Оксфорд. В городе Кирсанова ничто особо не держало, и он переехал в имение на постоянное жительство. В столицу выбирался пару раз в неделю – договариваться с заказчиками и вести занятия в вузе.

Вот там и накрыла его – впервые в жизни, как он считал, – подлинная страсть. Совсем юная, беспредельно кокетливая, умненькая и ласковая Фенечка (как все ее называли) стала подлинной музой младшего Кирсанова. Он написал несколько десятков ее портретов – в основном «ню». Встречались они тайком в мастерской или в городской квартире. Николай Петрович стал красить начавшие седеть волосы, одеваться с особой тщательностью и записался в спортзал. Он свозил Фенечку на неделю в Париж, потом прогулял ее на Мальдивы. Жене врал о срочной работе, необычных закордонных заказчиках. Мария вроде бы смотрела на его похождения сквозь пальцы.

Но потом однажды нашла в супружеской постели в квартире в Архитектурном переулке длинный черный волос. Обнаружила в мастерской обнаженные портреты одной и той же особы – надо было быть совсем слепой, чтобы не заметить, с каким жаром тела они написаны. Однако устраивать скандал Мария не стала. Лишь заметила с заботливостью (может быть, и мнимой):

– Смотри, Кирсанов, – она всегда называла супруга по фамилии, – ты побереги себя. Молоденькие – они до добра не доводят. Будешь в постели перенапрягаться – а ты с ней явно перенапрягаешься, на новенького-то, – хватит тебя инфаркт или инсульт. Не мальчик уже, пятый десяток пошел. Я тебя в коляске, мычащего, вывозить на прогулку не буду, судно за тобой выносить не стану. Пусть она ухаживает – сможет? Будет ли? Ты об этом подумай, Кирсанов.

Однако увещевания Марии – хоть они и задели его – Николай Петрович пропустил мимо ушей. Никому никогда не хочется думать о плохом, все всегда надеются на лучшее. А потом, как всякому влюбленному, ему казалось: там, где она, – только свет, веселье, радость. С ней хотелось быть каждую минуту. Мария же стала безумно раздражать. В ней нервировало все: резкие звуки голоса, тонкие невзрачные волосы, лишний вес, шаркающая походка, манера говорить по телефону, одеваться – довольно безвкусно, объективно говоря. И однажды он бухнул супруге: «Нам надо развестись».

Против ожидания, она не стала цепляться или уговаривать. «Считаешь, надо – давай разведемся». Однако когда дело коснулось раздела совместно нажитого имущества, Мария торговалась за каждый предмет интерьера, за каждый квадратный метр. В итоге сговорились, что ей отходит и вся квартира в Архитектурном переулке, и мастерская Кирсанова, оставшаяся еще от деда. Сам Николай Петрович, лишившийся обиталища в Москве, перебрался на постоянное местожительство в имение, в Хауп, к брату. Вместе с ним в деревне поселилась и Фенечка.

Вот такая диспозиция сложилась в семье Кирсанова к моменту приезда из Англии сына Аркадия и друга его Евгения.

И вот они сошлись в парадной гостиной кирсановского особняка. Стол был накрыт на пятерых. Первыми явились Аркадий и Евгений с влажными после душа волосами. Затем пришел Николай Петрович. Смущенно сказал, потирая руки, что Фенечке нездоровится, она не спала всю ночь, у Сашеньки режутся зубки, и она просит ее извинить, но к ужину не выйдет. Он кивнул прислуге, и та убрала пятый прибор. Наконец со своей половины подоспел Павел Петрович.

Николай Петрович представил его гостю. Евгений, бородатый и независимый, произвел на Павла Петровича неприятное впечатление – впрочем, обратное также верно. Старший Кирсанов был подтянут, загорел, потому что посещал солярий и катался на горных лыжах, руки его были тщательно ухожены, ногти отполированы.

– Я только из присутствия, – сказал он, адресуясь к брату, – голоден как волк.

За столом прислуживала Нина, жена Глеба, которая в имении кашеварила, прибиралась и в особых случаях подавала на стол. Была она полноватая молодая женщина лет тридцати пяти, с типичной малороссийской внешностью, жгучими черными глазами, мощными руками и лодыжками.

– Наливай-ка, – скомандовал ей Павел Петрович, – голубушка, супу.

Евгений наблюдал за барскими манерами Кирсанова-старшего с плохо скрываемой насмешкой.

Подмечая это, но как бы по широте душевной игнорируя, Павел Петрович обратился к нему:

– А вы, позвольте узнать, чем занимаетесь?

– Я только курс окончил.

– По какой, если не секрет, специальности?

– Микробиология.

– Кем работать будете?

– Пока осмотрюсь, подыщу место.

– А родители ваши кто будут?

– Они из Тверской области, или, если хотите, Калининской. Отец – начальник смены на заводе, мама – почтальон.

– Вот как! Рабочая косточка! А с нашим Аркадием вы давно знакомы?

– Мы делили с ним квартиру в Оксфорде.

– А за ваше обучение, позвольте узнать, кто платил?

– Я грант получил. И подрабатывал. Официантом. У нас до двадцати часов в неделю разрешалось работать на парт-джоб.

Евгений отвечал на вопросы Павла Петровича с деланым смирением, но в глазах его прыгали лукавые чертики. Старший брат Кирсанов не знал, что юный гость предварительно расспросил своего друга, что собой представляет его дядя.

– Он в земельном комитете Московской области трудится, – пояснил Аркадий.

– О, знатный, видимо, коррупционер!

– Да что ты, Евгений! Что ты такое говоришь!!!

– Хм, а зачем ему, если не воровать, там заседать? И потом, если он честный человек, откуда тогда палаты на Рублевке?

– Мой отец – художник, забыл?

– Про твоего отца вопроса нет – верю. У него каждая копеечка трудовая. Так ведь половина имения, как я понимаю, Павла Петровича? Хочешь сказать, что он его на свою скромную зарплату отстроил?

Аркадий не нашелся что ответить, разве что пробормотал:

– Я в чужие карманы с ревизиями не лажу.

И теперь, за обедом, он видел то тщательно скрываемое презрение, которым одаряет Евгений его дядю.

– Да, это очень приятно, – провещал Павел Петрович в ответ на краткий рассказ молодого гостя о себе, – что у нас растет такое поколение: смелое, самостоятельное, независимое. Но хотелось бы знать, в чем ваши, так сказать, идеалы? К чему вы стремитесь?

– Мы хотим жить свободно и честно.

– Н-да-с? А сейчас? Вы разве не свободно живете? Имеете возможность ездить по всему миру, в заграницах учиться.