Новиков-Прибой - Людмила Анисарова

Итак, уже не Алёшка Силкин, а Алексей Новиков, вообразив себя человеком вполне взрослым, сообщает, что, возвращаясь в Москву из Нижнего Новгорода по железной дороге, он «заметил в уголке вокзала Владимирской станции» монаха, который читал книгу, скорее всего молитвенник. Далее следует старательное описание: седые, как снег, волосы; борода; оживлённый взгляд чёрных глаз. Автор, заинтересовавшись личностью старца, подсаживается к нему, желая узнать историю его жизни. Монах начинает её на вокзале и продолжает уже в вагоне.

Мы узнаём о знатности и богатстве семьи, в которой родился рассказчик, о ранней смерти его матери, о воспитании в доме бабушки-княгини, о легкомысленном французе-гувернёре, о службе сначала юнкером, а потом корнетом в гвардейском полку.

Жизнь корнета была полна светских развлечений и беззаботности. Замуж за него собиралась первая красавица Петербурга. И вот за несколько дней до помолвки корнет, прогуливаясь по Невскому, решил впервые в своей взрослой самостоятельной жизни зайти в Казанский собор и помолиться перед чудотворной иконой Божьей Матери. Вечером дома ему вдруг стало дурно, и он впал в летаргический сон.

Окружающие думают, что молодой офицер умер. А он, между тем, слышит всё, что о нём говорят. И понимает, что по-настоящему он был дорог только верному слуге Степану. Остальным, а главное, его невесте, нужны были только его деньги.

Он слышит лицемерные разговоры, видит притворные слёзы. После того как все разъехались, рядом остался только верный Степан, причитающий над гробом: «На кого ты нас покинул, голубчик мой, что теперь с нами будет? Умолял я тебя: побереги себя, барин, а ты не хотел и слушать. Погубили тебя приятели вином и всяким развратом. А теперь им до тебя и горя нет, только мы, слуги твои, над тобой плачем!»

И размышляет корнет в гробу о том, как неправедно он жил, вслушивается в чтение Псалтыри и понимает, как сладостна эта божественная книга. Его сердце глубоко ранит несоответствие между евангельскими заповедями и тем, как неправедно живут люди. Думает он и о своих крестьянах, которым, по беспечности его и незлобивости, хоть и жилось легче, чем остальным, но всё равно оставались они бесправными рабами.

Одним словом, «умерший» раскаивается во всех своих грехах и, готовый к погребению, не желая продолжать жизнь, полную разврата и ханжества, отдаёт себя на волю Бога.

Но наутро всё же обнаруживается, что покойник жив. И его чудесное воскрешение, естественно, становится началом новой, праведной жизни. Бывший офицер, ловелас и картёжник отрекается от всех мирских дел и отправляется доживать свой век в монастыре.

«Почтенный, — пишет Алексей Новиков, — заключил рассказ свой следующими словами: „На мне вы видите дивный опыт милосердия Божия. Чтобы искупить душу мою из мрачного сна греховного, Человеколюбец допустил меня пройти вдоль сени смертной и на гробовом ложе просветил очи мои, да не уснув смерть вечную“».

Крестьянский мальчик, в полной мере унаследовавший от матери чувствительность и воображение, прочитавший к этому времени не один десяток книг, показал себя прилежным читателем Льва Николаевича Толстого, радетелем за простого человека, униженного беспросветностью своего существования, каторжным трудом, презрением «господ». Наивный рассказ этот показывает, что душа юного автора не может мириться с царящими в обществе неравенством и несправедливостью, что она рвётся к свету и добру.

Поучительный тон сохраняется и в другом сочинении Алексея Новикова, подшитом вместе с первым «произведением» и названном «О необходимости поминовения умерших». Любопытно, что этот маленький «трактат» никогда ранее не упоминался ни в одном исследовании творчества Новикова-Прибоя. Причина тому, очевидно, одна: его абсолютно религиозное содержание, без той важной нити размышлений о социальном зле, которая проходит через первый рассказ и вполне может быть названа красной. «О необходимости поминовения умерших» написано, безусловно, под влиянием многочисленных церковно-назидательных книжек, которые водились в доме. Тем не менее рассуждения в заданном ими русле по праву можно считать вторым самостоятельным литературным опытом Алёши Новикова. Один зачин чего стоит: «Жизнь, жизнь! Как трудна наша жизнь души…» Всё-таки не случайно матушка хотела отдать младшего сына в монахи: мальчик был и верующий, и мыслящий, и способный. Можно представить, какой гордостью наполнялось материнское сердце, когда её Алёша, усадив после ужина семью в кружок, выразительно читал собственноручно написанные им «книжки».

Нас нисколько не удивляют ранние литературные опыты Жуковского, Пушкина, Лермонтова, Толстого, Бунина, Блока… В большинстве дворянских семей традиционными были и чтение вслух, и выпуски рукописных журналов, и постановки домашнего театра. Маленькие аристократы с молоком матери впитывали основы словесной и музыкальной культуры, в них исподволь формировалась восприимчивость ко всем её проявлениям, воспитывался тонкий вкус. Развитие творческих способностей было естественным и закономерным явлением. А вот судьбы знаменитых русских самородков: Ломоносова, Решетникова, Сурикова, Кольцова, Горького, Есенина, Новикова-Прибоя — поистине потрясают. Как много должно было сойтись в судьбе этих замечательных простолюдинов! Как много труда им нужно было приложить, чтобы данное от Бога чувство прекрасного, заключённое в самой природе и растворившееся в мощном духе народной культуры, не нуждающееся по большому счёту ни в какой огранке в виде образования (даровитых сказителей да песенников на Руси во все времена было превеликое множество!), развилось настолько, чтобы стать достоянием национальной и даже мировой (в случае с Есениным это бесспорно) литературы.

Вероятно, именно книги пробудили в беспокойной и восприимчивой душе Алексея Новикова глубокий и искренний интерес к окружающему миру, заставили его пытливый ум искать ответы на вопросы, которые у многих его сверстников, по безграмотности, и возникнуть-то не могли.

А у Алёши вопросов было множество. Ну, например, как это птицы, улетая, снова возвращаются в родные места? Как они дорогу находят? А в том, что находят дорогу и возвращаются именно туда, откуда улетели, Алёша сам убедился. Поймал он как-то скворца, живущего в деревянном домике, который они с друзьями смастерили и на шест около дома повесили. Привязал к его лапке красную шёлковую ленточку — скворец и перепугался, и удивился, но деваться ему было некуда, пришлось с ленточкой летать.

А у младшего Силкина с этого момента забота появилась — наблюдать за своим скворцом. Видел он его не раз и в начале осени, когда птицы начали собираться в стаи.