Слуги правосудия - Энн Леки

— Ей следовало обратиться с этим к окружному судье, — сказала лейтенант с некоторой досадой о гражданке с вопросом о рыбной ловле. Закрыв глаза, она мысленно просматривала дневные рапорты. — Это вне сферы наших полномочий.

Я не ответила. Ответа не требовалось и не ожидалось. Она одобрила послание, которое я составила для окружного судьи, быстрым движением пальцев, а затем открыла самое последнее письмо от своей младшей сестры. Лейтенант Оун отправляла часть своего заработка домой родителям, которые так оплачивали уроки поэзии младшему ребенку. Поэтический дар — высоко ценимое, изысканное достоинство. Я не могла определить, обладает ли сестра лейтенанта Оун особым талантом, но этим могли похвастаться немногие даже в самых высоких кругах. А стихи и письма сестры были в радость лейтенанту и смягчали ее терзания.

Дети на площади со смехом убежали домой. Подросток тяжко, как это свойственно подросткам, вздохнул, швырнул камешек в воду и стал смотреть на круги, которые пошли по воде.

Вспомогательные компоненты, пробуждающиеся только во время аннексий, часто не носили ничего, кроме силового щита, который генерировался имплантатами в их телах; бесчисленные шеренги безликих солдат, словно отлитых из ртути. Но меня никогда не помещали в хранилище, и я носила такую же форму, как и солдаты-люди, и теперь, когда с боями уже покончено. Мои тела покрылись потом под форменными куртками, и, охваченная скукой, я открыла рты трех моих тел, которые стояли рядом на храмовой площади, и запела тремя голосами:

— Мое сердце — это рыбка, скрывается в ежовнике…

Один прохожий, поразившись, уставился на меня, но все остальные не обратили никакого внимания — они уже привыкли.

На следующее утро восстанавливающие средства отпали и синяки на лице Сеиварден потускнели. Казалось, она по-прежнему под кайфом и чувствует себя неплохо (что неудивительно).

Я развернула сверток и разложила одежду, которую купила для нее: термобелье, стеганые рубашку и штаны, свитер и пальто с капюшоном, перчатки. Затем взяла за подбородок и повернула к себе.

— Ты меня слышишь?

— Да. — Темно-карие глаза глядели куда-то вдаль над моим левым плечом.

— Вставай. — Я потянула ее за руку, Сеиварден лениво моргнула и даже смогла сесть, пока порыв не иссяк. Но я умудрилась ее одеть, вещь за вещью, а затем уложила остальное, взвалила на плечи свой рюкзак, взяла ее за руку и ушла.

Пункт проката флаеров был на окраине города, и, как и следовало ожидать, владелица не хотела сдавать мне машину, пока я не выложила вдвое больше требуемого, согласно рекламе, депозита. Я сказала ей, что собираюсь лететь на северо-запад, посетить лагерь пастухов — неприкрытая ложь, что она, вероятно, поняла.

— Ты — с другой планеты, — сказала она. — Ты не знаешь, каково вдали от городов. Чужаки часто улетают в лагеря пастухов и пропадают. Иногда мы их находим, иногда — нет. — (Я промолчала.) — Ты потеряешь мой флаер, и где я окажусь? В снегу, вместе со своими голодающими детьми, вот где.

Рядом со мной Сеиварден уставилась с отсутствующим видом куда-то вдаль.

Я была вынуждена выложить деньги. У меня было сильное подозрение, что я их больше не увижу Затем хозяйка потребовала еще денег, потому что я не смогла предъявить местный сертификат пилота — которого, как я знала, вовсе не требовалось. Иначе я бы состряпала себе такой, прежде чем туда заявиться.

Но в конце концов она отдала мне флаер. Двигатель выглядел чистым и, казалось, был в хорошем состоянии. Я проверила топливо и, удовлетворившись, закинула во флаер свой рюкзак, усадила Сеиварден и забралась в кресло пилота.

Два дня спустя после бурана вновь стал виден снежный мох, бледно-зеленые разводы с более темными прожилками тут и там. Еще через два часа мы оказались над чередой холмов; зеленый цвет внизу резко потемнел и покрылся складками, на нем появились беспорядочные прожилки дюжины оттенков — как на малахите. Кое-где мох был запачкан и истоптан существами, которые на нем паслись, стадами длинношерстных бовов, двигающихся на юг с наступлением весны. Вдоль этих троп, там и сям на склонах, в тщательно выкопанных логовищах, залегли ледяные дьяволы, дожидаясь, когда бов неверно поставит копыто, чтобы утянуть его вниз. Я не видела их следов, но даже пастухи, которые всю жизнь проводили рядом с бовами, не всегда чувствовали присутствие дьяволов неподалеку.

Полет был легким. Сеиварден тихо полулежала рядом со мной. Как она выжила? И как здесь оказалась? Это было совершенно невероятно. Но невозможное случается. Почти за тысячу лет до того, как родилась лейтенант Оун, Сеиварден командовала своим кораблем, «Мечом Настаса», и потеряла его. Большинству людей из команды, включая Сеиварден, удалось выбраться в спасательных шлюпках, но ее так и не нашли, как я слыхала. И тем не менее вот она. Кто-то, должно быть, обнаружил ее относительно недавно. Ей повезло остаться в живых.

Когда Сеиварден потеряла свой корабль, я находилась в четырех миллиардах миль от нее. Я патрулировала город из стекла и отполированного красного камня, в котором царила тишина, не считая звуков моих шагов, и разговоров моих лейтенантов, и иногда звуков моих голосов, эхом разносящихся по пятиугольным площадям. Водопады цветов — красных, желтых и синих — струились по стенам, окружающим дома с пятисторонними дворами. Цветы увядали, никто не осмеливался ходить по улицам за исключением меня и моих офицеров — все знали, какая судьба ожидает любого, помещенного под арест. Вместо этого, они жались друг к другу в домах в ожидании, морщась или вздрагивая при звуках смеха лейтенанта или моего пения.

Я и мои лейтенанты лишь изредка сталкивались с неприятностями. Гарседдиане оказали незначительное сопротивление. Десантные корабли опустели, «Мечи» и «Милосердия» в основном совершали патрульные облеты системы. Представители пяти зон каждого из пяти регионов, общим числом двадцать пять, различных лун, планет и баз в системе Гарседд, объявили о капитуляции от имени своих избирателей и сейчас порознь находились в пути к «Мечу Амаата», чтобы встретиться с Анаандер Мианнаи, лордом Радча, и умолять сохранить жизни их народу. Поэтому так перепуган и безмолвен этот город.

В тесном парке ромбовидной формы, у черного гранитного монумента, на котором были начертаны Пять Верных Деяний и имя почтенного гарседдианина, пожелавшего, чтобы они оставили след в сознании местных жителей, один из моих лейтенантов, проходя мимо другого, пожаловался, что эта аннексия оказалась досадно скучной. Тремя секундами позже я получила сообщение от капитана «Меча Настаса» Сеиварден.

Три гарседдианских выборщика, которых перевозило судно, убили двух лейтенантов и двенадцать вспомогательных компонентов «Меча Настаса». Они повредили корабль: порубили трубопроводы, проломили корпус. Рапорт сопровождала запись с корабля: пистолет, который бесспорно видел вспомогательный компонент (согласно другим сенсорам «Меча Настаса», его просто не существовало); гарседдианский выборщик, вопреки ожиданиям окруженный сияющим серебром радчаайской брони, которую видели только глаза вспомогательного компонента, стреляет из пистолета, пуля пробивает броню компонента, убивает его, и вместе с его погасшими глазами пистолет и броня пропадают в небытии.