Очерки Русско-японской войны, 1904 г. Записки: Ноябрь 1916 г. – ноябрь 1920 г. - Петр Николаевич Врангель

той тщательности, с которой охраняются японцы, при несочувствии к нам, русским, местного населения, при отсутствии точных, подробных карт многие из них, вероятно, поплатятся за свой смелый подвиг. С грустью, хотя и с некоторой завистью в душе, провожали мы их, мысленно благословляя на высокое дело…

Все это время стоит жаркая, сухая погода. Казаки помещаются в фанзах, где духота адская, несмотря на то что сняты с петель все двери и выставлены оклеенные бумагою оконные рамы. Мы, офицеры, помещаемся или в палатках (у кого таковые есть), или в шалашах из плотных китайских циновок. Очень страдаем от недостатка пищевых продуктов и фуража. Приходится ежедневно ездить на фуражировку верст за 15–20, ближайшие запасы все съедены, Здешняя местность, гористая и бесплодная, крайне бедна, к тому же зимние запасы населения к весне уже истощились, и зерно остается лишь необходимое для обсеменения. Китайцы тщательно прячут от нас все, что только возможно, угоняя скот далеко в горы и зарывая зерно в землю. Даже кур, гусей и уток ухитряются скрывать они в особых погребках, которые сверху маскируют всякими способами. Такие погреба называются нашими забайкальцами «потайниками». Есть между казаками особые специалисты по отысканию этих «потайников». Так на днях один из казаков моей сотни разыскал такой «потайник», устроенный среди китайского огорода. Погреб, укрепленный деревянным срубом, был сверху присыпан землей, на которой были устроены грядки и даже посеяна какая-то трава. В этом «потайнике» мы нашли несколько громадных кувшинов с чумизным зерном и около 100 яиц.

Я часто поражаюсь способностью казака помещать невероятное количество всяких предметов на седло и в сумы. В этом отношении он напоминает того фокусника в цирке, который из цилиндра вынимает на ваших глазах кур, кроликов и, наконец, аквариум с рыбами!.. Чего-чего только вы не найдете у казака: тут и китайские улы (род поршней), и пачки китайского табаку, и «лендо» – серп для подрезывания гаоляна, и завернутые в бумагу «цаухагау» – сладкие печенья на бобовом масле. К седлу приторочены несколько кур и уток, а иногда и целый поросенок. Казак удивительно быстро устраивается с закуской; не успеете вы спешить сотню, как уж вода кипит в котелках, и казак «чаюет» или варит суп. На переходах я люблю идти сзади сотни и наблюдать: сотня втягивается в какую-нибудь деревушку, смотришь – один, другой казак незаметно выезжает из строя и заворачивает в какой-нибудь двор. Оттуда с криком вылетают куры, с визгом под ворота выскакивает поросенок… По выходе из деревни порядок быстро восстанавливается, и лишь несущийся от сотни по ветру пух свидетельствует, что суп будет с хорошим наваром. Я должен засвидетельствовать, что до сего времени не слышал ни одной жалобы на присвоение казаками какого-либо китайского имущества – я подразумеваю предметы неудобоваримые. Что же касается всякого рода живности или фуража, то безвозмездное присвоение их не составляет в понятии казака чего-либо предосудительного. Я помню, как неподдельно недоумевал, даже возмущался мой взводный урядник, когда я во время фуражировок платил китайцам за забираемые продукты.

– За что же, ваше высокоблагородие, платить им, ведь мы же имущества ихнего не берем, – убеждал он меня, порицая, видимо, в душе мою расточительность.

В этом отношении казак не пожалеет и своего офицера: взятые нами консервы, которые мы приберегали для трудной минуты жизни, исчезали как дым. У моего командира сотни были две бутылки красного вина. В один прекрасный день обе оказались пустыми, хотя сами бутылки были целы и пробки даже не распечатаны.

– Где вино? – строго спрашивает у вестового есаул.

– Не могу знать, ваше высокоблагородие, однако, вытекло, – невозмутимо отвечает вестовой.

После продолжительного, тщательного осмотра оказывается, что дно бутылки незаметно просверлено… Правда, что казак, сам достав что-либо съедобное, непременно с вами поделится, как бы голоден сам ни был. А голодны теперь и мы, и лошади постоянно. Вот уже три дня как люди не получают мяса, довольствуясь исключительно кукурузными лепешками на бобовом масле. Это бобовое масло так противно, что, несмотря на голод, я не в состоянии его переносить; мой вестовой печет мне те же кукурузные лепешки на воде. Чай пьем без сахару, даже черного, китайского негде достать… Последние два дня кормим лошадей гаоляновыми крышами, несколько коней пало, дальнейшая стоянка здесь погубит конский состав!

Сегодня прошел слух, что генерал Ренненкампф решил передвинуться на свежие места. Дай-то Бог!..

VII

8 мая в 11 часов дня мы покинули голодное Саймадзы. Три сотни, в том числе и наша, пятая, под общим начальством войскового старшины Хрулева были направлены в качестве авангарда через деревню Аянямынь и далее на юго-запад по дороге Аянямынь – Шитаучен – Фынхуанчен. Остальной отряд следовал за нами в одном переходе. Переночевав в Аянямыне, наш авангард 9 мая в 11 часов утра прибыл в деревню Шидзяпудза, в 16 верстах к юго-западу от Аянямыня, где и расположился бивуаком, выставив в деревне Ляншуйчуандзы, по дороге на Шитаучен, заставу. По словам китайцев, город Шитаучен был занят значительными силами противника, и для проверки этих сведений войсковой старшина Хрулев приказал мне, подкормив коней, идти с 15 казаками по направлению города Шитаучена и, ежели возможно, достигнуть этого пункта. До Шитаучена оставалось еще 18 верст, и я, подкормив коней, в 2 часа дня двинулся по указанному мне направлению.

Дабы, двигаясь возможно быстро, не попасть в то же время на неприятельскую засаду, я прибег к предосторожности, применяемой постоянно японскими разъездами. В деревне Шидзяпудза мною был взят молодой китаец, хорошо знающий дорогу на Шитаучен, который, следуя впереди моего разъезда, должен был условным знаком дать мне знать о присутствии неприятеля. Его семья в качестве заложников была взята мною с предупреждением, что ей грозит поголовная смерть в случае измены проводника.

Мы шли беспрепятственно, не встречая на пути неприятеля. На наши расспросы китайцы единогласно показывали, что в Шитаучене «ибен ю» (японцы есть) и что неприятельские разъезды ежедневно шныряют по нашей дороге. У деревни Тудзяландзе, на противоположном берегу р. Айхэ, показался неприятельский разъезд из 6 человек, быстро скрывшийся в ущелье. Не доходя верст пяти до Шитаучена, нам встретилась тяжелая двухколесная арба, нагруженная всевозможным домашним скарбом. На арбе, запряженной белым слепым мулом и коровой, сидели три «бабушки» и двое ребят. Старый китаец в соломенной конусовидной шляпе, из-под которой торчала обмызганная седая косичка, шел рядом со своей оригинальной запряжкой. Я остановил его:

– Эй, ходя! Шитаучен ибен ю?[3]

– Мею, мею. Дапу ибен много-много[4].

– Машинка ю твоя кантами[5], – грожу я.

– Мею, мею, машинка…[6] – уверяет