Ровно посредине, всегда чуть ближе к тебе - Полина Елизарова

– Прости, долго не отвечала. Попала я. В дурацкое положение(

– Что, так серьезно?

– Более чем.

– Помощь нужна?

– Мне никто не поможет. Ладно, проехали… У тебя как дела?

– Стабильно безрадостно. Еще и племянник мужа пропал.

– О как… Близкий тебе человек?

– У мужа сестра двоюродная, это ее сын. Не могу сказать, что он с ними одна семья, но так сложилось, что это я с ней дружу.

– Бывает. Часто чужие во сто крат роднее кровных и душой, и поступками.

– Хорошо, если есть такие рядом. От одиночества сдохнуть можно.

– Сдохнуть можно от неразрешимой проблемы.

– Неужели совсем невозможно разрешить?

– Совсем, Надя. Как будто черт стоит за спиной и ухмыляется: «На, получи!». Грешила я, что душой кривить, но чтобы вот так…

– Ты говорила, что ходишь к какому-то чудесному человеку, вдруг он и поможет?

– Кстати, да. Облом завтра с моим занятием. Мне в деревню ехать, где дядька помер. Взяли менты агента похоронного по дороге, оказалось, у него уже год как регистрация просрочена. А дядька там гниет. Кроме меня, ехать некому.

– Держись, Люба! Сегодня из страховой звонили, все ок, починит тебя моя страховая.

– Не парься, я и забыла. Но спасибо.

– Пиши.

– И ты.

19 октября

Москва. Медицинский центр «Гармония».

Отделение стоматологии

– Привет, Верунь.

– Привет. Иди, садись в кресло. Потом к Потаповой тебя отведу.

– Кто это?

– Гинеколог.

– Я не пойду сегодня.

– В смысле?

– В прямом.

– Что, осчастливила новостью отца? Которого из них, разобралась?

– Прекрати.

– Ну ты даешь! На прошлой неделе ты в истерике билась, а сейчас стоишь с таким видом, будто не тебе, а мне это нужно! Решила проблемы со своими мужиками – я только рада, но можно было и в известность меня поставить, я же уже договорилась.

– Я ничего не решила. Под Калугу гребаную за дядькой ездила. Вчера похоронили. До сих пор себя чувствую, как в кошмарном сне. Сначала машина на подъезде к деревне в грязи застряла, я тыр-пыр, вперед-назад, а она только вязнет и ни с места. Хорошо, я в кроссовках была, кое-как вылезла, джинсы по колено в дерьме, вокруг ни души, бегу к деревне, и первый же двор глядит на меня пустыми глазницами. Я дальше – все то же самое: мертвые, осевшие враскорячку дома. И везде, главное, занавески, как саван, на окнах. Там, может, и живет кто, но, думаю, призраки, обиженные и злые. Знаешь, что там было страшнее всего? Ржавые велосипеды у ворот и игрушки детские в гнилой листве. Кое-как название улицы отыскала, бегу, пытаюсь номера домов различить. Леший какой-то встретился, заросший, вонючий, полвека пьяный. Прошамкал что-то, где дядькиных родственников искать, и исчез за поворотом. Опять вокруг ни души, это средь бела дня! Хотя там даже и не день, а свет жиденький, что щи пустые, а деревья – как виселицы вдоль дороги. Я думала, так только Припять выглядит, судя по фото. А это всего двести километров от Москвы. И тут еще вспоминаю, что телефон в машине на зарядке остался, хорошо хоть кошелек с собой, в сумке… А с другой стороны – кому он там нужен, кошелек? Что я могу купить, что решить в этом мрачном безвременье? Ни людей, ни ментов, ни детей – вообще никого! И такая паника меня охватила… Всего четыре часа езды, и все то, за чем мы привыкли отгораживаться от мира, рухнуло в считанные минуты. Сожрали бы меня людоеды – никто бы не узнал.

– Ад какой-то.

– Ан нет, оказалось, и в аду живут. Наконец нашла на другом конце деревни нужный дом. Братан дядькин сидит за столом, самогонку жрет и в телевизор смотрит, а там интервью с Собчак, мол, правда или нет, что она в президенты баллотироваться собралась. Он смотрит вроде на нее, а на самом деле мимо и пусто, и губами что-то скверное бормочет. Ему все эти люди из телевизора – что нам инопланетяне. Нищета в доме, посуда вся как оспой болеет, но довольно чисто. Баба у него без возраста, сама не бухает вроде… А даже если бы бухала, ничего бы это не изменило. В общем, оживились они слегка, когда я представилась, и ныть про свои тяготы в связи с дядькиной смертью начали. Чувствую, денег хотят… А за что им денег? За то, что жизнь свою в этом мраке просрали? Короче, отдали они нужные бумаги, соседа какого-то привели, он помог мою машину вытащить, и я в морг поехала. А дальше уже на автомате все.

– Ладно, открывай рот. Через полчаса Галина Сергеевна ждет, как раз в окошко тебя впихнули.

– Не могу я сегодня, прости, Верунь. После тебя на занятия побегу, неделю не занималась, да еще стресс за стрессом. Буду пробовать хоть как-то восстановиться, прежде чем решать.

– Что ж… Смотри, если безоперационно, то только до восьми недель. Давай-ка, лови ее телефон и сама договаривайся.

– Спасибо.

– А у меня Рома пропал.

– Как пропал?

– Молча. Ушел из дома и не вернулся. Телефон выключен, на сообщения не отвечает.

– Ужас какой! А девушка его что говорит?

– Вчера в отделение ходили, глазки бегают у нее, свинячьи такие глазки, вечно припухшие, как у этой, как ее… у Йоханссон, но сжата в комок, на вопросы следователя отвечала четко, поди разбери, врет или нет.

– Они могли поругаться. Может, не врет, а просто не договаривает.

– Да и хрен бы с ней. Люба, я твоим коллизиям сочувствую, но у меня-то сын пропал, единственный сын!

– Верунь, успокойся, найдется.

– Это что, пуговица от пальто?! Найдется…

– Ты бы написала, у меня ведь не горит. Зачем на работу ходишь?

– Да я дома оставаться не могу. От каждого звука вздрагиваю, все кажется, сообщение пришло или звонок пропустила, за телефон хватаюсь каждые пять минут, ни на что переключиться не получается. А здесь хочешь не хочешь, а приходится.

– Держись, дорогая. Все прояснится.

– Надеюсь. Хожу, как в липком страшном тумане. Чувствую себя, как ты в той своей деревне.

– Понимаю…

– Понимает она! Кончай ерундой заниматься, иди к Потаповой и реши свою проблему. Всего и делов-то.

23 октября

Москва. Садовое кольцо. Кафе «Зазеркалье»

– Позвонил он вчера.

– Откуда?!

– Не знаю, не определился номер.

– Вот. Я же говорила, все будет нормально.

– Нормально?! Надь, ты дура? Я тебе говорю, номер не определился… и-и-и-и-и… я почти ничего не расслышала!