Заблуждение велосипеда - Ксения Драгунская

Какое счастье, блаженство, облегчение, упоительный восторг, ликование, когда ты слышишь вот это вот:

— Драгунская, за тобой пришли!

Ничего подобного счастью этого мгновения забирания из детского сада я не испытывала больше никогда. А ведь в моей жизни то и дело происходит очень много хорошего, грех жаловаться.

Брат привозит меня на Каретный.

Мама! Мамочка!

Мама наряжается, бегает по квартире полуодетая, пахнет духами…

Она срочно уезжает по делам, а меня водитель Николай Семенович отвезет к Анне Ивановне до воскресенья.

Как?!

Как до воскресенья?! А как же… А когда же мне побыть с тобой, мамочка?! Ну мамочка, ну миленькая, ну пожалуйста, не уезжай!!!! Ну мамочка, ну я же дни считала!!!

Все это я выкрикиваю, пока меня раздевают и ведут мыть руки. Ясно-преясно помню белую деревянную дверь ванной и свое отчаяние, жуть, чувство кошмара, страшного сна, который должен кончиться, сейчас кончится, мама никуда не поедет, останется со мной, будет учить меня вязать крючком и на спицах, приготовит овощное пюре на ужин, будет гореть маленький свет, будет уютно и спокойно… А потом она уложит меня спать и будет петь мне колыбельные песни: «Эх, дороги…», «Каховка, Каховка» или «Бьется в тесной печурке огонь»…

Ну мамочка, ну ты же обещала!!!

— Привыкай, Ксюндель-Бундель, вот такая штука жизнь, — что-то в этом роде говорит брат, но я чувствую, что он на моей стороне, хоть и не говорит об этом ни мне, ни тем более маме.

А дальше не помню. Наверное, отвезли к Анне Ивановне. Или к другим добрым людям, знакомым, большим поклонникам папиных веселых рассказов.

Куда же меня еще девать, если нет родных бабушек?

А мама уехала куда-то, к кому-то, с кем интереснее и веселее, чем со мной.

Предательство.

Или что?

Новогодний праздник в литфондовском детском саду. Стихи и песенки, театрализованное представление из жизни лесных зверят, концерт для родителей.

За цвет волос меня определили в белочки, дали передничек и шапочку с ушками. Мама в зрительном зале! А потом она меня заберет, ура, ура, ура! Мы поем и пляшем, водим хоровод.

Праздник заканчивается, все бегут к родителям, радостно разбирающим своих детей по домам, где их ждут не дождутся бабушки и дедушки с подарками. Я подбегаю к маме, обнимаю, какое счастье — мама, главное, что мама рядом, снизу вверх смотрю на нее.

— Мамочка, ты меня заберешь?

— Какая прелесть, белочка, как тебе идет!.. Это кто же придумал, что ты белочка? Циля Яковлевна или Надежда Петровна? Надо же, молодцы какие…

— Мамочка, ты меня заберешь?

— Ксюшенька, понимаешь, очень много дел, папа плохо себя чувствует, Евгении Самойловны (вариант — Анны Петровны, Доры Моисеевны, Нади, Аси) нет, тебя совершенно не с кем оставить… Ксюшенька, пожалуйста, не надо плакать… Ты меня очень расстраиваешь, а мне нельзя волноваться… Ну, вот, начинается… Ты же хорошая, большая девочка… Заберем тебя в пятницу, это скоро, это уже послезавтра… Ксения, я кому сказала!.. Прекрати немедленно!..

А когда стараешься сдержать отчаянные рыдания, начинаешь страшно икать.

И вот заплаканная, икающая, я сижу одна в пустой группе за праздничным столом с толстым куском пирога и сладким компотом.

И то, что этажом ниже, в пятой группе, так же сидит Аня Ахмадулина, к которой и на концерт-то никто не пришел, — никак не утешает.

Потому что мама опять предала. Ты еще не понимаешь этого, не знаешь, что именно так это называется, но эмоциональная память навсегда записывает боль, горечь, чувство обманутой надежды, обмана и отупения от горя, слома. И связь этого ужаса с мамой — красавицей с густо напудренным лицом и пунцовыми губами, любезно улыбающимися воспитательницам и шипящими на тебя.

Детство — не сахар. Кого из писателей ни возьми, у всех трудное детство. А у Чехова вообще никакого детства не было. Он сам так прямо и говорил.

А ведь Чехов в детстве точно был мальчиком, и у него было много братьев и сестра, и волосы нормального, самого обыкновенного цвета. А вот если бы мама у него была — самая красивая женщина Москвы, папа — знаменитый писатель, а брат — гений? И если бы посреди всего этого пышноцветенья — он был бы поздним ребенком, рыжей девочкой, которую все вроде бы обожают, но только все время не знают, куда девать?

А? То-то…

…

ПОСЛАНИЕ К РОДИТЕЛЯМ НОМЕР ОДИН

Уважаемые родители!

Если вам некуда девать и не с кем оставить дитятю, берите ее/его с собой. Вот от души советую. Как специалист. Не нарушайте обещания. Не обманывайте детские надежды.

Старайтесь быть рядом всегда, когда дитяте это необходимо.

Развеселые папаня и маманя, обучающие пятилетнего сына буквам по этикеткам бутылок на деревенской пьянке, имеют несравненно более лучезарные перспективы в старости, чем интеллигентные красавицы, досадливо пытающееся отряхнуть от себя ребенка, словно какой-нибудь репей.

Потому что сын рядом с родителями. Он не один. Он с ними дружит. А они с ним. Они вместе.

Потому что через некоторое время красавица превратится в серенькую, мышиного цвета зябнущую старушку, да-да, представляете, так бывает, и мышиная старушка спросит:

— Почему ты ко мне совсем не заходишь? Ведь мне так одиноко…

И дитятя пожмет плечами:

— Не знаю, привычки как-то нет с тобой общаться… Да и некогда мне…

Детский сад я ненавидела и поэтому обожала болеть.

Мама же ненавидела, когда я болею. Потому что больную не сбагрить в детский сад. «Попробуй мне только заболей», — с угрозой в голосе говорила она, когда я жаловалась на горло или живот. Вот такая «коллизия» получалась. Но я все равно заболевала. И болела долго, со вкусом, подробно — за свинкой ветрянка, потом скарлатина, воспаление среднего уха, еще что-нибудь…

Так вот, однажды утром…

Весенним ярким утром, в конце марта, наверное — когда уже пар от водостоков и голуби воркуют, такие ясные теплые дни, когда выздоравливают дети после долгой зимней болезни, вечером еще были больные, а утром — все, скачут в кровати, просят есть, — вот в такое утро я как раз выздоровела после очередной многосерийной хвори, и мама кормила меня завтраком: яйцо всмятку, как всегда с ложки, с уговорами, со сказками и какими-то фокусами, тут вошел папа и что-то ей сказал, сообщил.

— Ну, — сказала мама торжественно, старательно запихивая мне в рот последнюю ложечку ненавистного полезного яйца, — поздравляю тебя с тем, что ты съела яйцо, а папу — что он купил дачу.

Там же, на Пахре, на параллельной улице. Без всякого МПС или дачи Эренбурга.