Золотое снадобье - С. И. Гроув

Потом оглянулся через плечо:

– Угрызение?

– Спасибо, мистер Моро. – София вежливо приподнялась. – Благодарю вас за то, что ввели меня в курс дела.

– Не стоит благодарности, – отозвался Ли и отвернулся, держа коробку в руках.

Молодая женщина по имени Угрызение села напротив Софии.

– Могу я ознакомиться с письмом? – без каких-либо предисловий проговорила она и вытащила из нагрудного кармана очки с линзами, отливавшими янтарем.

Пока она читала, София внимательно наблюдала за ее лицом. Ей, наверное, было лет двадцать, вряд ли больше. Маленькие руки с пальцами, чуть сужавшимися к концам, выглядели почти детскими. Рабочая блуза с застежкой на пуговках была далеко не новой, но тщательно выглаженной; это относилось и к брюкам, весьма необычным для дамского гардероба. Темные брови… короткие черные волосы, обрамляющие лицо… Взгляд сквозь стекла очков оставался нарочито бесстрастным.

«Вряд ли союзница», – сделала вывод София.

Наконец Угрызение вернула ей письмо и скрестила на груди руки.

– Пятнадцатое марта тысяча восемьсот восемьдесят первого, – ровным голосом проговорила она. – Драгоценная наша София! Мы с твоей мамой думали о тебе каждый день и час нашего путешествия. Теперь, вплотную приблизившись к его вероятному окончанию, мы постоянно вспоминаем тебя. Должно быть, это письмо не скоро попадет тебе в руки. Если нам повезет, мы обгоним его на обратном пути. Но если ты получишь нашу весточку, а мы к тому времени не вернемся, тебе следует знать: твои родители идут по затерянным следам в Авзентинию. Только не пытайся разыскивать нас, любимая. Шадрак подскажет тебе, как поступить. Дорога слишком опасна. У нас не было намерения путешествовать в Авзентинию. Она сама прибыла к нам. Преданно любящий тебя, твой отец – Бронсон.

София молча смотрела на нее. Странно и даже жутковато было слышать полные любви слова отца, бесстрастно произносимые незнакомкой. А уж то, что Угрызение вот так запросто без единой ошибки пересказала письмо…

– Как это у вас получается? – спросила София.

Угрызение ответила с прежним бесстрастием:

– Я что угодно с одного прочтения запоминаю.

– Завидный у вас дар…

Угрызение отвела глаза:

– Это смотря что доведется прочесть. Есть вещи, которые хочется запомнить. А есть такие, что век бы их не видать.

София моргнула.

– Да, – сказала она. – Это уж точно.

– Значит, – вернулась к делу Угрызение, – вы ищете сведения по Авзентинии…

До Софии вдруг дошло, что эта молодая женщина, возможно, лучше других сумеет помочь ей найти краткий путь сквозь архивные дебри.

– Именно так. Вы о ней что-нибудь слышали? Быть может, видели где-нибудь? Не припоминаете?

– Нет. Не видела, – ответила Угрызение. И стремительно поднялась: – Мне думается, вам следует просмотреть указатели, касающиеся года, когда было написано ваше письмо. Восемьдесят второй год нашей эры.

И, не дожидаясь реакции Софии, покинула стол, чтобы тотчас исчезнуть среди стеллажей.

Впрочем, несколькими минутами позже Угрызение возвратилась, толкая перед собой библиотечную тележку:

– Я вам первые тридцать привезла.

И она стала перегружать тяжеленные фолианты на читальный стол.

София недоуменно нахмурилась:

– Первые тридцать… чего?

– Первые тридцать томов ссылок и указателей, касающихся восемьдесят второго года. – Угрызение чуть помедлила, выверенное бесстрастие на ее лице впервые окрасилось едва заметной смешинкой. – Вы же не думали, что указатели по каждому году ограничиваются всего одной книгой? Восемьдесят второй охватывается более чем тремя сотнями томов.

«Триста томов! – мысленно ахнула София. – Ужас какой! Да как мне их все за три дня пролистать?!»

20 февраля 1881 года

В эту десятую и последнюю ночь на борту «Пустельги» меня разбудили ужасные завывания. Я повернулась к Бронсону, желая его разбудить, но неожиданный толчок бросил нас друг на друга. Не без труда мы выбрались из койки и торопливо оделись. Корабль бешено раскачивался, слышались крики команды, но жуткий вой все заглушал. Мы сразу поняли, что угодили в самый центр сильнейшего шторма. За иллюминатором каюты царила чернильная темнота, прорезаемая лишь ярким серебром молний. В тот момент я со всей определенностью поняла, что подобная ночь ничем хорошим не кончится. А ведь с самого момента отплытия из Бостона я так скучала по Софии… И вот теперь мысль о том, как она мирно спит в своей кроватке, словно ножом пронзила мне сердце. Она – там, а мы здесь – посреди шторма, в самом сердце бескрайнего океана… Зачем? Что мы наделали?

И ничего нельзя было предпринять, разве что стойко встретить надвинувшуюся беду. Сквозь рев бури и грохот волн мы слышали крики, постепенно сменявшиеся воплями ужаса… Бронсон взял меня за руку.

– Любовь моя, – сказал он. – Что бы ни ждало нас там, за дверью, по крайней мере, мы не расстанемся!

– Да. – Я стиснула его руку, и в ответ он крепко сжал мою.

Потом он взял веревку, которой мы обычно увязывали чемоданы, и обвязался одним концом, а другой затянул на моей талии.

– Надо, – пояснил он, – чтобы руки у нас оставались свободны. Если придется плыть, поплывем вместе!

– Да, Бронсон, – повторила я. – Я люблю тебя, родной!

Он коснулся ладонью моей щеки:

– И я тебя люблю, Минна.

Сверкнула молния, и я увидела, что он улыбается. В следующий миг все снова погрузилось во тьму.

Я больше почувствовала, как он повернулся и взялся за ручку двери.

Тотчас же на нас словно обрушился водопад немыслимой высоты. Я мгновенно потеряла равновесие, стала заваливаться назад… натянувшаяся веревка помогла выпрямиться. Я осторожно вышла на палубу. По-прежнему ничего нельзя было рассмотреть, но я ощутила прикосновение к запястью: это Бронсон вышел из каюты.

Рука в руке, мы двинулись через главную палубу. Ужасающий вопль разорвал воздух, и, как мне показалось, с новой силой завыл ветер. Совершенно неожиданно корабль перестало раскачивать. Я тщетно вглядывалась во тьму, силясь в то же время найти опору на скользкой палубе и пытаясь сообразить, какая сила успокоила качку. Словно во исполнение моих пожеланий, очередная вспышка молнии разорвала небо, озарив несущиеся облака.

Сперва я даже не поняла, что именно предстало моим глазам. Корма судна плотно висела в нагромождении скал, обросших бурыми лентами морской капусты: «Пустельгу» словно бы сжали громадные каменные челюсти. Даже сквозь завывание бури моего слуха достиг голос капитана Гиббонса, кричавшего:

– Покинуть судно!