Веселое заведение - Сандра Даллас

— Это… это так ужасно, — сказала Эмма, нервно теребя приколотую к вороту брошь.

Эдди почувствовала угрызения совести и поспешила успокоить бедную женщину:

— Я бы на вашем месте не слишком переживала из-за этого. Я лично ни одной такой в Налгитасе не встречала. Что же касается плохих парней, то они, когда приезжают в город, все больше таскаются по салунам и по бор… — тут она замолчала, пытаясь подобрать более благозвучное слово.

— Скажем так: и по другим пристанищам порока, — закончила за нее фразу Эмма. — Полагаю, в том, чтобы встретить бандита, нет еще большого греха, но познакомиться с людьми такого сорта я бы не хотела. — Она продела нитку в иголку и снова взяла в руки свое рукоделие, лежавшее на коленях.

Эдди искоса посмотрела на Эмму, которая переделывала неудачный шов и, казалось, с головой ушла в работу.

— Чего бы я сейчас хотела, так это принять ванну, — сказала Эдди. — Первое, что я сделаю, когда вернусь домой, — попрошу служанку нагреть на плите воды и наполнить ванну. — Она откинулась на спинку сиденья, представив себе, как будет лежать в своей жестяной ванне, полной горячей воды.

То обстоятельство, что в Нью-Мексико еще встречаются служанки, Эмму, казалось, удивило, о чем она тут же сообщила Эдди.

— Да, есть у меня одна, — заверила ее Эдди. — Завтра, когда доберусь до дома, велю ей изжарить для меня большой бифштекс и испечь торт с заварным кремом.

Эмма сказала, что торт с заварным кремом — это очень вкусно, после чего протянула руку к своему жакету и открыла крышку приколотых к нему часиков.

— Давно уже пора ужинать. Когда, интересно знать, здесь открывается вагон-ресторан?

Эдди фыркнула и сообщила Эмме, что в этом поезде вагона-ресторана нет. Пассажиры берут еду с собой или покупают съестное у разносчика.

— Похоже, вы прихватили-таки с собой ужин. — Эдди указала на стоявшую под лавкой корзинку, едва удержавшись, чтобы не облизнуться.

— Никакой это не ужин, — рассмеялась Эмма. — Это побеги чайных роз. Чайные розы, которые я выращиваю, известны во всем графстве. — Она открыла корзинку, и Эдди увидела тонкие черенки, завернутые во влажную материю и газетную бумагу. Потом Эмма предложила Эдди принять один из них в подарок — за доброе к ней отношение.

— Спасибо, но мне этого не надо, — сказала Эдди. — Земля в Налгитасе такая сухая и бесплодная, что розы вряд ли на ней приживутся. Да и не умею я ухаживать за такими растениями.

Эмма вернула побег в корзинку и поинтересовалась, когда будет ближайшая станция, где можно перекусить в буфете.

— Какая может быть станция посреди канзасской прерии?

— Но надо же нам заморить червячка? Я так боялась опоздать на поезд, что с самого утра не могла проглотить ни кусочка. Сейчас я бы съела жареного цыпленка, или жаркое с подливкой, или, возможно, отбивную. И обязательно ломтик персикового пирога. Вот уж объедение!

— Прекратите! У меня текут слюнки уже от одних ваших разговоров о еде, — сказала Эдди. — Но ничего из того, что вы только что перечислили, здесь не найти. Придется есть то, что можно приобрести у разносчика, и особенно не привередничать. Пойду узнаю, чем можно разжиться у этого парня. — Она оправила платье, готовясь подняться с места, и Эмма повернулась на лавочке, давая ей возможность пройти. — В любом случае мне будет невредно глотнуть свежего воздуха.

Эмма вернулась к рукоделию, а Эдди пошла по проходу, шелестя своей шелковой юбкой. Мужчина встал и последовал за ней к выходу на площадку вагона. Через минуту он вернулся; лицо у него пылало. А еще через минуту в вагоне появилась Эдди и, проходя мимо, окинула мужчину презрительным взглядом. Она решила до конца путешествия вести себя как подобает леди и ухаживаний случайных попутчиков не поощрять. Протянув Эмме завернутый в газету сандвич со свининой и кусок серого пирога, она сказала, что угощает и ужин за ее счет. Некоторое время женщины молча жевали; первой сдалась Эмма: завернув остатки сандвича вместе с пирогом в газету, она сунула сверток под лавку.

— Что, не нравится? — спросила Эдди. — Я скажу вам, что бы я сейчас съела — большую миску чили, вот что.

— Чили? — переспросила Эмма. — Для чили сейчас слишком жарко.

— Только не для чили из Сан-Антонио, не для чили, что продают с лотков на Плаза-де-Армас. На свете нет блюда вкуснее, которое лучше утоляло бы голод. Если бы вы когда-нибудь отведали мисочку такого чили, то сейчас не сказали бы «нет».

Эдди доела свой сандвич и отвернулась от Эммы, чтобы взглянуть в окно. Солнце садилось, и в небе причудливо переплетались окрашенные в алые, синие и багровые тона облака. Небо над канзасской прерией напомнило ей о закате в Сан-Антонио, когда на город лениво опускался вечер, а воздух вокруг был напоен запахами кофе, шоколада, чили и подгоревшего жира. Эдди нравился резкий, пряный аромат чили, щекотавший ей ноздри, когда она, орудуя половником, раскладывала бобы и мясо в огненно-острой подливке по тарелкам и передавала их своим клиентам. Некоторые мужчины соглашались покупать еду только у нее. Рядом работали другие торговки — «чили-квин», королевы чили, как их здесь называли, — продававшие тамалес, энчиладас, такос, менудо, чили и прочую обильно сдобренную острыми приправами мексиканскую снедь, но Эдди считалась лучшей из всех и была всеобщей любимицей. Ее клиенты, дожидаясь своей очереди, скромно стояли под деревьями, покуривая сигарки, свернутые из кукурузных листьев, и наблюдали при свете тусклых фонарей за тем, как она работала. Те, кто уже получил свои порции, сидели на скамейках за сколоченными из досок столами и, поднося ко рту ложки, время от времени бросали на нее страстные взоры. Иногда клиенты, беря у нее из рук миску, норовили провести рукой по ее большим грудям или коснуться вплетенных в ее волосы лент. Белые обыкновенно вели себя с ней грубо и старались при случае как можно крепче ее облапать, но мужчины с кожей цвета ночи обладали мягкими и нежными руками. От их прикосновений внутри у Эдди все таяло — словно жир на горячей сковородке. А еще эти темнокожие парни были очень щедры: они совали ей в руку серебряные монетки достоинством в десять и двадцать пять центов или даже долларовые банкноты и никогда не требовали от нее сдачу.

Жизнь уличной торговки ей нравилась, и она посчитала за большую удачу, когда один из местных лавочников взял ее на работу, так как почти все «чили-квин» здесь были мексиканками. Она могла бы прожить в Сан-Антонио до конца своих дней, если бы не один заезжий шулер, который, заметив, какие ловкие у нее руки, обучил ее нескольким трюкам с картами и сказал, что при удачном раскладе она за день заработает больше, чем «чили-квин» зарабатывают за месяц. Она любила деньги и была амбициозна, а потому последовала за шулером. Некоторое время они работали на пару, играя в игры, требовавшие ловкости рук, но потом партнер бросил ее и ушел к другой женщине. Впрочем, этот парень отлично обучил ее своему ремеслу: она умела плутовать при снятии колоды, передергивать, сбрасывать, незаметно передавать карту партнеру или прятать ее в руке. Более того, она могла сделать так, чтобы карта исчезла со стола и ее нашли в кармане какого-нибудь ничего не подозревающего джентльмена или извлекли из его шляпы или шейного платка. Со временем она пришла к выводу, что умеет обращаться с карточной колодой как никто, и пребывала в этом убеждении до тех пор, пока ее не схватили за руку и не избили.