Прекрасные авантюристки - Елена Арсеньева

Остерман пожал плечами:

— Ну что я могу поделать с волею вашего величества?

Этого было достаточно, чтобы Лопухин поднялся с корточек, приблизился к окну и дернул створку во всю ширь.

Наружу вырвался клуб пара, а в комнате вмиг сделалось прохладнее.

— Ого! — тихо засмеялся Петр. — Хорошо как! Нет… — Голос его вдруг упал. — Нет, студено. Закрывайте.

Лопухин с силой захлопнул окно.

— Степан Васильевич весьма послушен воле вашего величества, — усмехнулся Остерман.

Окно было открыто не более пяти минут. Но и этого вполне хватило, чтобы Россия лишилась своего государя…

…Теперь, когда страна осталась без власти, надлежало действовать спешно. И спешно решать, кого посадить на трон. Сын Анны Петровны, Петр Гольштинский, и его тетушка Елисавет были отвергнуты: первый из-за того, что герцог, отец его, непременно потребовал бы для себя регентства, а вторая — из-за своего легкомыслия («Хотя б и надлежало ее высочество к наследству допустить, да как ее брюхатую избрать?»). Члены Верховного совета обратились к герцогине Курляндской (на которую и делал ставку Остерман, а значит, и Лопухин!) с предложением сделаться правительницей, но подписать «кондиции», ограничивающие ее власть.

Составить «кондиции» задумал самый влиятельный член Верховного Тайного совета князь Дмитрий Михайлович Голицын. Их решено было отправить Анне в Митаву с тремя депутатами от Верховного совета, сената и генералитета.

Выехать депутатам предстояло наутро.

Павел Ягужинский, один из сенаторов, явился после заседания домой очень взволнованный и тотчас рассказал обо всем, что происходило на совете, жене. Она была умнейшая женщина, дочь бывшего канцлера Головкина, и он ей во всем доверял.

Стоило ему уснуть, как Анна Гавриловна Ягужинская велела очинить ей перо и подать чернил с бумагою, несколько минут торопливо писала, а потом послала доверенного слугу к своей лучшей подруге — Наталье Федоровне Лопухиной. В записке было рассказано и о заседании совета, о «кондициях», о скором выезде гонцов в Митаву…

Вскоре после этого дама в черном плаще с капюшоном постучала в дом, где жил Карл-Густав Левенвольде.

Слуга впустил ее беспрекословно, ибо видел и прежде. Он не знал, конечно, ее имени, однако мог догадываться, что дама сия занимает высокое положение и, конечно, женщина замужняя, ибо она всегда появлялась здесь тайком и ненадолго. Но еще ни разу ее визит не был столь краток! Не минуло и десяти минут, как она выбежала вон. А вслед за тем господин Левенвольде торопливо написал какое-то письмо, потом вызвал к себе своего камердинера Фердинанда, которому доверял больше, чем прочим, пошептался с ним, и Фердинанд, вскочив верхом на коня, канул в ночь. Он вез за пазухой письмо Карла-Густава и держал путь в лифляндское имение Левенвольде, где скучал красавец Рейнгольд.

Прочитав, что написал брат, младший Левенвольде приказал седлать себе коня и тотчас унесся в Митаву, словно был не знатным вельможей, а самым обычным курьером.

Впрочем, нынче было не до церемоний! Предстояло немедля сообщить герцогине Курляндской о том решении, которое было принято относительно ее особы в Санкт-Петербурге, предупредить, чтобы она не боялась «кондиций» и не относилась слишком серьезно к тому слову, которое ей придется дать «верховникам». Более того! Рейнгольд уговаривал Анну Иоанновну подписать «кондиции», чтобы потом уничтожить их и провозгласить себя императрицей.

Таким образом, уже за сутки до того, как к Анне Иоанновне с тем же предложением прибыли гонцы от дружественно настроенного к ней Павла Ягужинского и Феофана Прокоповича, сторонника неограниченной монархии, и за двое суток, прежде чем в Митаве появились официальные представители «верховников», герцогиня Курляндская уже знала и о «кондициях», и о том, что подпишет их, а впоследствии уничтожит, чтобы сделаться всероссийской императрицей, и щедро вознаградит тех, кто был в эти тяжелые, неопределенные минуты на ее стороне: Карла и Рейнгольда Левенвольде, Степана Лопухина, ну и, конечно, таинственную даму в черном плаще…

Дамой этой, как легко можно догадаться, была Наталья Федоровна Лопухина, которая не оставила без внимания предупреждение подруги и мгновенно измыслила своим проворным умом, как сплести такую интригу, при которой будущая императрица чувствовала бы себя по гроб жизни обязанной братьям Левенвольде и, само собой, прекрасной Наталье Федоровне.

Однако сначала Анна Иоанновна делала вид, будто она покорна замыслам тех, кто возвел ее на престол. «Верховники», и в первую очередь князь Василий Лукич Долгорукий, тщательно берегли ее от сношений со сторонниками. Она должна была оставаться послушной игрушкой в их руках! Однако у Анны Иоанновны были сторонники и сторонницы, которые мечтали удалить «верховников». Василия Лукича обвели вокруг пальца именно женщины. Сестры Анны, Прасковья, Екатерина, жена Ягужинского, а главное — фрейлина Лопухина.

Наталья Федоровна измыслила поразительный план, как передавать правительнице записки от ее сторонников, как наставлять ее и поддерживать. Именно она предложила использовать огромную привязанность, которую Анна Иоанновна питала к Эрнесту Бирону и его семье.

Надо сказать, что у жены Бирона Бенинги некоторое время назад появился новорожденный ребенок. Младенец родился еще в Митаве, и знающие люди могли бы побиться об заклад, что истинной его матерью была именно Анна Иоанновна, а Бенинга лишь воспитывала его как своего. Говорили, что это у Биронов в обычае и Бенинга ничего не имеет против: как-никак отцом этих детей был ее собственный муж Эрнест-Иоганн, так что они ей и впрямь почти родные!

Этого ребенка каждое утро приносили к Анне Иоанновне. По замыслу Лопухиной. Он и был почтальоном. В его пеленки прятали записки с воли. Анна Иоанновна уносила дитя в свою спальню, где не было соглядатаев, там читала записки, там писала ответ. В конце концов ниспровержение «верховников» было подготовлено!

Да, авантюра удалась, все сбылось так, как мечталось. Оба Левенвольде стали важнейшими советниками императрицы по всем основным государственным мероприятиям вместе с Бироном, Минихом, Остерманом. Кроме того, Карл-Густав выполнял за границей дипломатические поручения, Рейнгольд был произведен в обер-гофмаршалы, пожалован орденом Андрея Первозванного и назначен управлять соляными доходами.

Лопухин некоторое время оставался действительным камергером двора, однако спустя некоторое время был назначен кригс-комиссаром по морскому ведомству. Затем он получил ранг вице-адмирала и был удостоен чести присутствовать в Адмиралтейств-коллегии.

Его жена, роман которой с Левенвольде возобновился с новым пылом, была счастлива не только от любви. Для нее вместе с Анной Иоанновной пришло самое благоприятное время! 25 февраля та стала императрицей, а уже 6 марта назначила своих первых статс-дам: Наталью Лопухину и Анну Ягужинскую.

Страсть Натальи и Рейнгольда скоро стала напоминать прочное супружество.

Их привязанность была поистине нерушима. Оба не только с прежним удовольствием проводили время в постели и устанавливали при дворе новые моды (Наталья Федоровна слыла первой красавицей, а ее любовник — первейшим щеголем), но и были хорошими друзьями, вернее, сообщниками в политических интригах, плавно лавируя, в зависимости от положения дел, то к Бирону, то к Миниху, то к Остерману, но ни в коем случае не забывая себя. Что и говорить, Наталье Федоровне было очень лестно прослыть такой государственной дамой, какие, сколь она слышала, вертят своими любовниками в Европе: королями, министрами, посланниками… Ей пока это удавалось: Левенвольде-младший шагу не ступал, не посоветовавшись со своей подругой.