Хлеба и зрелищ! - Надежда Нелидова

– Вот так прямо шар и сказал?

– Почему шар? Он госпоже Эльвире сказал, а та уже мне его волю передала. «Дочки твои, – это госпожа Эльвира передала, – скучают, вот и тянут маму к себе на тот свет. Навещай, – сказала, – их на кладбище ежедневно, им и веселее будет». Что вы думаете: выздоровела! Отпустили меня дочушки, разрешили ещё по земле походить. Чудо!

– Никакого чуда. До кладбища у нас лесопарком десять километров. Туда и обратно – двадцать, – безжалостно подсчитывает Римма. – И так каждый день. Физический труд, свежий воздух, природа, психологическая разгрузка… Это вам бы любой врач прописал.

– Чудо чудное… – не слушая Римму, зачарованно, туманно улыбается соседка. – Спасибо госпоже Эльвире.

Эту улицу, идущую вдоль посёлка, в народе прозвали Дорогой смерти. То тут, то там обочины были утыканы крестами, увешаны жестяными и бумажными веночками – со временем они гнили, истлевали, на их месте появлялись новые. С наступлением темноты на ум шло жутковатое крамаровское: «А вдоль дороги мёртвые с косами стоять!»

Дорога загородная, гаишники редкие гости. Под горку мчи себе с ветерком, хоть за двести на спидометре. Тут тебе озеро с пляжем, тут огороды с баньками. Грех не выпить – из автомобильных окошек в такт громыхающим ритмам махали руки с зажатыми в них бутылками. «Владимирский цынтрал, ветер северны-ый!»

На ограничительных знаках с тем же успехом можно было рисовать смайлики: никто из водителей не обращал на них внимания.

Чего только не делали с той роковой дорогой. Освящали, заказывали молебны. С иконой Божьей матери малым крестным ходом прошли… Даже после этого автокатастроф на том участке не уменьшилось.

Римма думала: «Вот если бы на большую дорогу вышел разбойник, душегуб с кистенём и ножом – тут же упекли бы за милую душу. А когда вылетает разбойничек с четырёхколесным «кистенём» в сотни лошадиных сил? Убийца он и есть убийца, давайте будем называть вещи своими именами. И неважно, каким орудием убийства он вооружён».

Что могло спасти положение? Камеры слежения? Из области фантастики. Чиновники разводили руками с поблёскивающими из-под манжет ролексами: нету денег на камеры.

И на светофоры нет. И на пешеходные дорожки – тоже нет денег. И ведь добро бы жили на скудных землях – а то в захлёбывающемся в нефти краю. Где те нефтяные денежки, в чьих замурованы заграничных бело-розовых мраморных виллах и яхтах, о зеркальные борта которых бьются тёплые лазурные волны?

И каждый раз навек прощайтесь,

И каждый раз навек прощайтесь,

И каждый раз навек прощайтесь,

Когда прощаетесь на миг…

Примерно с такими обречёнными мыслями собирала Римма каждое утро сына-подростка в школу. Как на войну. Наставляла:

– На остановке держись от дороги подальше. Вставай за столбик какой-нибудь, за большое дерево. Ещё лучше: за бетонный бордюр. (В последнее время машинам мало дороги, таранят именно остановки с людьми).

– И по тротуарам осторожно, с оглядкой ходи. (Ополоумевшие водители норовят выскочить на тротуар).

До того непедагогично запугала ребёнка, что тот однажды (из глаз брызнули слёзы) крикнул: «Мама, хватит, я боюсь!» – «Чего боишься?» – «Всего! По улице идти боюсь! Из дома выходить! Жить здесь боюсь!»

Охватившая страну необъявленная дорожная война, как и полагается большой войне, заглянула почти в каждый дом. Словоохотливая помощница по хозяйству Зоя (один час – сто рублей) рассказывала Римме про младшую сестру. Тоже, давненько уж, та на Дороге смерти попала под шальной автомобиль:

– У-у, хорошенькая была, бедовая. Мужики за ней хвостом увивались. Шла вдоль дороги на пляж, в купальнике, обвернувшись в полотенце. Как машина сбила её, бедную: описала дугу в двадцать метров. Сколько потом ей операций делали. Селезёнку удалили, печень в сеточке сращивали. Так и мучилась после: ни жила – ни помирала, Царствие ей Небесное. А та пьянь на поселении три года посидела и по амнистии вышла.

Зоя рассказывает эту историю в сто первый раз. Одновременно переделывает сто дел: ползает, протирая плинтуса, поливает цветы – только схваченный резинкой мышиный хвостик на макушке деловито вздрагивает.

Уважительно, не смея нарушить творческий беспорядок, обмахивает султанчиком Риммин письменный стол с наваленными грудой справочниками, листами и блокнотами. Энергично переворачивает и вытрясает из клавиатуры крошки от печенья, яблочные семечки и подсолнечную шелуху.

Вдруг склоняется к висящей на спинке стула Римминой замшевой сумке. Пристально всматривается и уверенно говорит:

– Кто-то вас, Риммочка, сглазить хочет, порчу навести. – В доказательство держит в весёленьких канареечных перчатках, в двух мокрых резиновых пальцах, несколько прилипших волосинок. – Я ещё в прошлый раз приметила: колдует на вас кто-то, да не стала вам говорить. Опять насмешничать станете, что темнота да дремучесть.

Зоя устало усаживается на стул, свесив тряпку между широко расставленных колен в трико. Мышиный хвостик никнет, опускается, сползает набок: тоже устал.

– Вы, Римма, шатенка, а эти волосы белокурые. Работает у вас в офисе блондинка, которая зуб на вас имеет? Видите: волосинки-то типа в крестик сплетены, скручены.

Вот всем хороша домработница Зоя, крупно повезло Римме с Зоей, если бы ещё Зоя не доставала своими суевериями. В прошлый раз тоже вошла в квартиру, с порога победно, торжествующе неся в вытянутой руке булавку: якобы кто-то воткнул в Риммин дверной косяк.

– А в позапрошлый раз, Риммочка, – сладко говорит, – под дверным ковриком у вас обглоданная кость лежала. И чудная какая кость: в форме человека, фигуры. Ей Богу, кто-то приворот на вас делает. Коллектив у вас бабский, вредный, склочный…

– Римма, да у нас на лестничной площадке не то, что булавку и кость – слона можно найти…

Бесполезно.

На этой почве возникали внутренние непонятки. Как-то Римма подарила Зое дорогой французский шампунь. Спустя время Зоя его вернула. Не глядя в глаза, неловко, боком вытащила ополовиненный флакон из сумки, ткнула Римме куда-то в живот.

– Уж не знаю, Риммочка. Заговорённый, что ли, ваш шампунь. После него как у меня волос полез, как полез – вся ванна в волосах. Чуть не облысела. Бог с вами, возьмите назад ваш шампунь. Не знаю уж, что вам дурного сделала… Вроде всей душой. Извините, если чем не угодила.

Римма потеряла дар речи.

– Вы… Вы, Зоя, что хотите сказать? Что это я, как вы выражаетесь, «заговорила» шампунь?!

– Да уж не знаю, что и думать. – Шмыгнула носом, обиженно отвернулась, мотнув хвостиком. – Глаз-то у вас, Римма Васильна, не в обиду будь сказано, тёмно-карий, почти чёрный. Сглазливый.

Римма только руками развела. Некоторое время домработница с опаской и даже с ужасом наблюдала за хозяйкой. Потом вроде потихоньку сгладилось. А недавно – снова здорово.