Ливонское зерцало - Сергей Михайлович Зайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хорошо пели за окном птицы...
Вечером совсем в другом покойчике принимал его дальний родственник, подьячий Дементий. В покойчике принимал просторном, но было в нём собрано столь много книг и свитков, что казалось тесно. До двух сотен книг размещались на полках и лавках — книг малых и больших, а иных столь толстых, что уж, верно, и неподъёмных. Горками лежали всюду тысячи свитков, перевязанных тесьмами — красными, зелёными, синими, — свитков с вислыми печатями и без. Вдоль стен стояли сундуки, сундучки, ларцы, поставцы... Какие-то и раскрытые. И в них тоже — книги, книги, свитки[16]. Книгами же и свитками был завален огромный стол, занимавший едва не треть покойника. Там и сям лежали писчие перья, стояли склянки с чернилами. В красном углу теплилась лампадка перед ликами Святой Троицы в серебряном окладе.
С гордостью говорил подьячий Дементий, что этот его стол для него — престол, смысл его жития, середина его Вселенной. Отсюда он счёт ведёт — и вперёд, и назад. Здесь ему покойно, ибо здесь родина его. Не там за дверьми, не за кремлёвскими стенами, не за московскими горами, а здесь, где он сидит в книгах и чернилах, где ему всегда хорошо, где ему высоко и мысленно, где круг воображения его ограничен мудростью мудрейших, а круг возможностей — властью сильнейших и славнейших, и где ему бывает дозволено Вседержителем угадывать ход времён, и оттого на душе становится торжественно и на сердце сладко.
— Тайность тайны открою тебе, Николай: всё, что делается в этом безграничном мире — и у нас, и за рубежами, и даже далеко за морями-океанами, — всё замышляется и начинается здесь, в пределах стен кремлёвских, в таких вот приказных покойниках, с ведома и произволения государя, верного слуги Божьего, любящего господина над человеками, могущественного из могущественнейших, избранного из избранных...
— Когда же о деле, дядя Дементий? Не томи. Подьячий усмехнулся, спрятал хитрые глаза.
— Какой ты скорый, однако! Всему своё время, соколик, всему своё время... Потерпи. Вот завтра представлю тебя... самому. Покажешься ему — тогда двинется и дело.
Глава 5
Православие должно быть с мечом, сказал государь
азавтра после заутрени пошли в приказ. Дядя Дементий по дороге наставлял Николая:
— Ты, парень, знаю, гордый и упрямый. Писали мне про тебя добрые люди. Знаю также, любишь делать всё наперекор; даже вздорным бываешь и неуживчивым. Всё сие есть большей частью плоды молодости. Пройдёт это, как сама молодость проходит.
— Не пойму, дядя Дементий, к чему ты речь ведёшь, — отводил глаза, прятал досаду Николай.
— А вот к чему, любезный... У Ивана Васильевича нрав, — ты уж слышал, конечно, — премного крут. А тут ещё государыня-матушка Анастасия Романовна хворает[17]. Раздражён государь. Он, как сухая трава по осени, от малой искры вспыхивает. От громкого слова может сорваться и возгореться неукротимым пожаром. Тогда уж за голову бойся, его скоро не остановишь, не погасишь. Поэтому, юноша, не раздражай его. В глаза ему прямо не смотри, ни о чём его не спрашивай. Только отвечай коротко, когда он сам спросит. Да не гляди, что он просто одет, не обманывайся. Простой снаружи, нравом он не прост. И упаси тебя, строптивого, Господь что-то против сказать. Этого Иван Васильевич мало от кого терпит.
— Я понял, дядя. Лучше смолчу.
— И на будущее дам тебе наказ: каков бы ты ни был в мыслях, будь, как угорь, вёрток в речах, будь в делах, как налим, гибок, и жизнь проживёшь долгую, успешную, поднимешься высоко и будешь людям приятен. Наказ этот очень скоро тебе пригодится.
— Буду, дядя, — обещал Николай, хотя и не понимал вполне, где ему очень скоро может пригодиться сей мудрый наказ.
Думный дьяк Иван Висковатый был в отъезде, и дядя Дементий, войдя в приказ, повёл Николая в покой дьяка. Николай замечал, что другие подьячие уважали и как будто немного побаивались дядю Дементия. Когда тот по приказу проходил, они, если не были чем-то сильно заняты, поднимались из-за столов и ему слегка кланялись. А какой-то молодой подьячий не заметил, что дядя Дементий вошёл, — так ему свои же подзатыльник дали, и он, увидя Дементия, немало испугался. Верно, дядя Дементий был у Висковатого в любимцах и временщиках, наделённых властью.
Ждали Ивана Васильевича.
В покое Висковатого сидели вдвоём. Дядя Дементий, заметив, что Николай волнуется, что часто поглядывает на прикрытую дверь, предложил ему побаловаться пером. Дядя читал, а Николай за ним записывал. Дядя заглядывал через плечо и не скрывал, что рука Николая ему по нраву. Занятые этим делом, подьячий Дементий и Николай не заметили, что вдруг стало тихо в приказе, что ни говора, ни стуков и шорохов обычных, какие всегда доносятся из палат, в коих много людей, уже не было...
Чуть скрипнула дверь, и в покой Висковатого вошёл государь. Неслышно он вошёл — верно, мягкие на нём были сапожки. Но Дементий и Николай обернулись на скрип. Замерли оба: один с книгой в руках, другой — с писчим пером над бумагой. Иоанн, словно не замечая их, первым делом перекрестился на иконы в углу, проговорил полушёпотом краткую молитву; потом только обратил взор на присутствующих.
Николай, прежде не видевший Ивана Васильевича, сразу понял, что это вошёл государь. Хотя и одет тот был просто. По глазам понял. Спокоен и значителен был взгляд государя; не тяжёл, не самовластен, как говорили, он показался Николаю — прозорлив; подумалось в этот миг: как будто, все тленные оболочки минуя, заглядывал государь сразу в мысли, и как будто насмотрелся уж он в других подлых мыслей, глядел с некоей готовностью к разочарованию — одному из бесконечной череды разочарований, — но, причины для разочарования не найдя, подлой мысли не прочтя, всё более полнился удивлением и приязнью во взоре... Больше ничего не успел Николай разглядеть в серых глазах Иоанна (но и того было довольно), ибо склонился в поклоне и только сапожки государевы видел обувистые[18] — и в самом деле, должно быть, мягонькие, сшитые из тончайших кож искусным обувщиком-татарином.
Покончив с поклоном, выпрямился Николай и
