Моя безумная бывшая - Мин Чихён

– Вы хоть задумайтесь, какую угрозу представляете для митингующих!

Спасибо этим крикам – участницы, скандируя лозунги, теперь косились на нас. И не только они, уже и прохожие принялись изучать меня взглядами. Пуститься в детальный пересказ нашей с ней истории я не мог, поэтому лишь шумно сглатывал, мысленно вопрошая: «Да в чем же я, в конце концов, виноват?»

Но все-таки самое сильное впечатление на меня произвели женщины, которые ругались, глядя мне прямо в глаза. Такого я еще не видел. Было страшновато, но, с другой стороны, так раздражало, что я едва держал себя в руках.

Наконец вмешался полицейский:

– Гражданин, ничего не поделаешь, уходите.

Да что тут с ними со всеми?!

Хватаясь за последнюю соломинку, я быстро скользил взглядом по митингующим, но среди тех, кто стоял впереди, никого похожего на нее не было, а задние ряды разглядеть я не мог. Неужели вот так судьба нас и разведет? Да уж, этих феминисток пальцем не тронь. Ненормальные какие-то. Какая еще скрытая камера, вообще не понимаю! Да я не стал бы их снимать, даже если бы меня заставили!

Надо было просто уйти, но я все-таки решил сказать свое последнее слово:

– Понятно. Но мне правда нужно было встретиться здесь кое с кем. Очень нужно, я не притворяюсь!

– Нам тоже очень нужно, мы не притворяемся!

Пока я стоял и думал, что ответить, из-за моей спины послышались голоса:

– Мое тело – мое дело!

– Мое тело – мое дело!

«Мое тело – мое дело»? – повторил я мысленно, задумавшись над смыслом. Я попробовал представить, что она сейчас здесь или как минимум была здесь на прошлой неделе, – вся в черном, в центре города в выходной день выкрикивает эти слова. Какие чувства она испытывает? Что ей движет? Острая необходимость? Так феминизм разве не о том, чтобы требовать привилегий? Как-то все это не сочетается. Но серьезный тон женщин из организации и настроения толпы навели меня именно на такие мысли.

– Уходите, – подтолкнул меня в спину полицейский, и я очнулся.

А, ну да, сумасшедшими тоже можно быть совершенно искренне. Люди, которые выступали против импичмента Пак Кын Хе, тоже не притворялись. Я слегка кивнул женщинам и полицейскому и отошел. Что ж, я хотя бы попытался. Было неприятно, но в то же время я чувствовал облегчение. Я быстро шел сам не зная куда и вскоре вновь оказался на станции метро.

А что, если наплевать на все эти женитьбы и прочее? Можно ведь просто наслаждаться роскошью холостяцкой жизни. Пока привязанные к своим женам друзья мучатся с детьми, я могу вкушать радость свободы, путешествовать. Могу играть в игры сколько захочу, могу покупать новые приставки. На мотоцикле могу кататься. А там, глядишь, найдется и та, которая оценит шарм моей зрелости…

Пока сквозь отчаяние и надежду я прокладывал в своих грезах путь к хеппи-энду, в поле зрения появился знакомый силуэт. Она. Вся в черном, как и на прошлой неделе. Приподняла руку, чтобы зацепить маску за ухо. Похоже, она только что приехала. Я и не надеялся на такое стечение обстоятельств, хотя ради этого сюда и пришел. По спине пробежали мурашки. Ее взгляд был прикован к телефону, поэтому мое присутствие пока оставалось незамеченным. На миг мной овладели сомнения.

– Ты, что ли? – в конце концов подошел я к ней.

Не знаю зачем. Просто подчинился импульсу. А может быть, потому, что с детства привык быть завоевателем и всегда помнил пословицу «Лучше сделать и пожалеть, чем жалеть о несделанном». Ай, была не была. Первым делом я выхватил телефон из ее рук, набрал свой номер и позвонил.

– Ты что делаешь?

– Получаю твой номер.

– Что? Кто тебе разрешил?

– Да хватит. Давай поговорим. Я такого натерпелся, пока искал тебя!

– «Поговорим»? Я на митинг иду!

– Я уже сходил за тебя. Пошли-ка со мной.

– Чего? Отпусти меня!

Она сопротивлялась, пытаясь высвободиться, но я крепко держал ее за запястье и тащил к выходу из метро. Будто уверенный в себе романтический герой из кино. Мне хотелось поправить свой имидж в глазах людей, которые видели, как на прошлой неделе я жалко удирал по этим улицам.

Но такого настроя мне хватило ненадолго. Она начала в прямом смысле слова орать:

– Отпусти сейчас же!

Я оторопел и выпустил ее руку.

– Ты совсем? Ты хоть представляешь, как мне сейчас страшно и неприятно? Не хочу я с тобой разговаривать! Понял ты? – Она с опаской попятилась.

Ну ничего себе!

– Ну и что! Выслушай меня сначала, а потом иди! Эй!

И снова я бежал с жалким видом, на этот раз за ней. По спине текли струи пота, а в душе сменяли друг друга все чувства, какие только можно придумать.

Дурдом, просто дурдом! Ну вот и как с ней быть?

4. Путь феминистки и миллион вон

– Мне американо со льдом.

Я гнался за ней и уговаривал, пока в конце концов все-таки не ухватил ее, не объяснился и силком не привел в кафе. Едва открыв дверь, она, будто официанту, бросила мне свой заказ, выбрала место и села. Когда я принес стаканы и сел напротив, она стянула кепку и закинула назад упавшие на лицо волосы:

– Что ты хочешь мне сказать?

Ее маленькое личико по-прежнему выглядело прелестно, но взгляд и тон были как у Хисаси Мицуи из манги «Коронный бросок». Неужели она и раньше делала такое выражение лица? Под влиянием чувств что-то подобное могло иногда промелькнуть в ее взгляде, но такой суровости все-таки не было. Да, она не перестает меня удивлять.

Я набрал полную грудь воздуха и речитативом выпалил:

– Ты мне даже номера не оставила, а я, пока искал тебя, такое пережил! Хоть представляешь, каково мне было ругаться на митинге с полицейским и этими жуткими…

– Говори по делу.

– Давай встречаться.

Едва я произнес это, она встала из-за стола:

– Так, я пошла. Не звони мне.

Я тут же схватил ее за руку – очень аккуратно. Не хотелось, чтобы она снова начала кричать.

– Ладно. Тогда можно последний вопрос? Пожалуйста! – серьезным и нарочито громким голосом попросил я.

Под взглядами посетителей ей, похоже, стало некомфортно, и она села:

– Говори быстро. Если снова ерунда – я ухожу.

Серьезным тоном я задал подготовленный заранее вопрос:

– Что такое «Мегалия» и что такое «типичный кореец»?

– Что?

– Ты говоришь, что из-за этого мы не можем быть вместе. Чтобы переступить это и пойти дальше, мне нужно на что-то опереться. Объясни хотя бы это и иди с концами.

В ее взгляде появилась растерянность. Я всем своим видом старался показать, что просто так не отступлю. Она, судя по выражению лица, пыталась подобрать объяснение покороче, чтобы поскорее уйти.

– «Мегалия» – это женщины, которые рассказывают о том, что другим слушать не хочется. Люди твердят: «Мы всегда так жили, мы так привыкли», но эти женщины постоянно и во всеуслышание привлекают внимание к неправильным или неудобным вещам.

Она говорила уверенно, четко произнося каждое слово, что придавало речи пафос.

– Так у меня с этим никаких проблем! – загруженный ее словами, я наконец пришел в себя и стал поддакивать.

Ни одна нотка в ее голосе не дрогнула.

– А типичный кореец, пока женщин бьют, насилуют и убивают, говорит: «Прекрати, мне неприятно это слушать, не суди всех мужчин по одному, не обобщай. Женщины даже в армии не служат, молчали бы. Лучше бы наказание за клевету ужесточили. Сейчас нужно с обратной дискриминацией бороться!»

– Думаешь, я такой? Я? Я не такой! – стал отнекиваться я, но внутри все-таки что-то кольнуло.

Она пару секунд смотрела на меня пустым взглядом, а потом глубоко вздохнула.

– Не хочу тратить нервы на споры с тобой, – сказала она словно самой себе.

– Да зачем спорить? Если я вдруг велю тебе завязывать с феминизмом, ты разве послушаешься? А у меня и в мыслях такого нет! – Я продолжал демонстрировать полное равнодушие, чувствуя уколы совести.

Она усмехнулась и посмотрела на меня с тоской. Ее улыбка была прохладной.

– Давай лучше останемся в памяти такими, какими мы друг другу нравились, балбес, – сказала она и приготовилась снова встать.

Какая же неусидчивая! Но оспорить ее предложение было нелегко. К тому же она наверняка успела все обдумать, перед тем как пришла к такому выводу.

Из чистого любопытства я спросил:

– Ну а ты? Почему ты со всеми этими феминистками из «Мегалии»? Ты-то ради чего выступаешь? Зачем тебе в этот погожий выходной день в черных одеяниях драть горло на митинге?

– Как будто причин нет.

– Мир хочешь изменить? Веришь, что он когда-нибудь изменится? Ради этого все усилия?

– …

– Ну,