Наследница трех клинков - Дарья Плещеева

– У девок были?

Громов ничего не ответил.

– Черт бы побрал этих курляндцев!

Измайловский полк в российской гвардии был особенный.

Еще когда сорок лет назад возвели на престол государыню Анну Иоанновну, гвардия этого события не поняла. Семеновцы и преображенцы были в недоумении, о любви и речи быть не могло, и царица это отлично знала. Ей даже приходило на ум, что неплохо бы эти два полка распустить, офицеров и солдат растолкать по гарнизонам, но умные люди внушили, что делать это не следует. Тогда Анна Иоанновна в противовес старой гвардии решила по совету мудрого Миниха создать новую – ровно в том же количестве, два полка, а назвать их – Измайловский и Конный. Измайловский был собран по образцу Семеновского, из одной гренадерской роты и двенадцати фузилерных, а офицеров набрали из остзейских немцев – лифляндцев и эстляндцев, но главным образом курляндцев – прожив в Курляндии чуть ли не двадцать лет, она тамошнее дворянство узнала и с ним поладила, она вслед за Анной Иоанновной и по ее призыву охотно поехала в Санкт-Петербург…

Измайловский полк был неким гвардейским Вавилоном – туда и прочих иноземцев охотно брали, первым командиром стал сформировавший полк лифляндец Левенвольд, а его помощником государыня назначила шотландца Кейта. Немудрено, что измайловцы и много лет спустя считались не столько своими, сколько некими временными союзниками, а ссоры между гвардейцами приводили к дуэлям еще и по такой причине: среди офицеров, что приехали из маленьких немецких княжеств, было немало студентов-недоучек, а быт студента в германском университетском городке состоял не столько из лекций, сколько из пирушек и поединков. Эту славную традицию они привезли с собой, и она стала укореняться в гвардии, невзирая на недовольство сперва Анны Иоанновны, затем Елизаветы Петровны и, наконец, ныне царствующей Екатерины Алексеевны.

Государыня понимала, что в деле защиты чести дамские понятия неуместны, однако в случае, когда один из противников бывал убит, наказывала второго строго. Отсюда и сильное беспокойство княгини Темрюковой-Черкасской.

– Слушай, Громов, – сказала она. – Его тут оставлять нельзя. Ты ведь его в экипаже привез?

– В экипаже, ваше сиятельство.

– Поезжай с ним немедля в Царское Село. Авдотья, растолкуй, где там твой дом… или пошли с ними своего лакея проводником! Так оно умнее будет! В Царском Селе курляндцы его искать не догадаются, а я к государыне поеду, и если обошлось – сумею ее улестить! Два дня на меня дуться будет, потом, Бог даст, отойдет, она отходчива.

– Как прикажете, ваше сиятельство. Но коли немчик не выживет…

– Тогда и тебе достанется. Сиди в Царском Селе, носу оттуда не кажи! И дурня моего не выпускай. Я к твоему начальству сама поеду. Постой! Ты тоже дрался? Не смей врать!

– Дрался, ваше сиятельство. Да я-то что? Я своего поцарапал лишь, а сам – цел.

– Деньги есть? Да что это я! Какие деньги, если от девок приехал! Ирина Петровна, неси мою шкатулку, ту, черепаховую! – приказала княгиня. – И вели живо собрать чемодан – простыни, исподнее, мой несессер дорожный туда же! Где это было, что за девки?

– За Исаакием, там, где новый собор возводят и уже яму вырыли, там в переулке сводня… – немного смутившись, ответил офицер.

– Как ее сыскать? Я туда спозаранку своего человека пошлю, чтоб дуры лишнего не наболтали.

– Ей уж уплачено! Да она сама курляндцев невзлюбила!

– Тем лучше. По дороге заедешь к моему Францу Осиповичу… ты по-немецки знаешь?

– Довольно, чтобы усадить его в экипаж.

– Скажи ему – я за все заплачу. Лишь бы только проклятый курляндец остался жив!

Авдотья Тимофеевна глядела на княгиню с ужасом – у женщины сын ранен, а она не в обмороке и слезами не изошла! И не мчится вниз, не припадает с рыданиями к коленям сына! Диво, диво!

А вот Наташа глядела на Громова – да и немудрено, преображенец был очень хорош собой, высок и статен, несколько смахивал на многолетнего фаворита государыни, с которым теперь она пыталась окончательно порвать. Тот тоже с виду – Геркулес, лик – дивной красоты… впрочем, громовская физиономия была суше, строже и с некоторой неправильностью черт, придававшей особое очарование, – именно такова, чтобы влюбиться без памяти…

– Вы, ваше сиятельство, разузнайте…

– Не дура! Мог бы и не говорить! Петрушке скажи – его счастье, что ко мне сюда не поднялся, надавала бы оплеух! Невзирая что раненый! А ты… ты друг истинный, я знаю. И за твое добро к дураку Петрушке отплачу.

– Не ради платы!..

– Молчи. Я – мать, от меня принять не стыдно. Ты, я чай, последнее из карманов выгреб, чтобы девкам рты позатыкать. Да долго ли мне ждать?!

Вбежала Ирина Петровна со шкатулкой, и княгиня высыпала три пригоршни золотых монет прямо в карман гвардейского мундира, приговаривая:

– Молчи, молчи, перечить мне не смей!

Чемодан был собран едва ли не мгновенно, егуновский лакей получил от изумленной хозяйки наставление, более медлить было незачем.

– А теперь ступай… стой!.. – воскликнула княгиня, подошла вплотную и перекрестила преображенца.

– Теперь – ступай.

Выпроводив офицера, она подошла к диванчику и присела рядом с госпожой Егуновой. Та от волнения тихонько плакала.

– Вот так-то, Авдотьюшка, с детьми… Ты не плачь, тебе вредно плакать. Поправится – женю дуралея! Пока по девкам не избегался да самого не закололи…

– Хорошо, товарищ у него догадливый, – заметила, утирая глаза, Авдотья Тимофеевна.

– Громов-то? А что, ведь и лицом хорош, а? Что скажешь? Только денег нет, одно жалование. А служить в преображенцах – дорого выходит… Ведь полюбился он тебе?

– Полюбился, Лизанька. Сейчас видно человека доброго и порядочного.

– Коли твоя Катя не совсем безнадежна… разумеешь?.. Лучше такое приданое отдать нищему, да честному. Ты ведь понимаешь, что к Кате всякая сволочь свататься понабежит?

– Не захочет он взять мою Катеньку.

– Погоди, погоди… мы ведь ее еще не видали… Может, все не так уж скверно. А я бы хотела ему помочь.

– И тебе полюбился?

Княгиня задумалась.

– Знаешь, вокруг меня многие вьются, есть из кого выбирать. А на этого гляжу – просто сердце тихо радуется оттого, что так хорош душой и всей фигурой. Плоть молчит, а сердце радуется… как в раю, право!

Наташа улыбнулась. Она прекрасно поняла княгиню – у самой то же чувство родилось.

Но этой улыбки никто не заметил.

– Время позднее, Авдотьюшка, я устала – сил нет, – несколько торопливо сказала княгиня. – Я распрягать не велела – коли хочешь, оставайся у меня с Наташей, уложу в парадной спальне, а нет – мой Андрюшка домой с ветерком доставит. Я же на ногах не держусь, того гляди, засну стоя, как кобыла. А утром к тебе приеду на пироги, вдругорядь все переговорим.