Средневековая Москва. Столица православной цивилизации - Дмитрий Володихин

Авторы коллективного исследования по истории Московского печатного двора выразили свое мнение на сей счет даже жестче: «Типы богослужебных книг, количество и названия книг так называемого церковного круга, которые не просто были необходимы для осуществления в Церкви богослужения, но и обеспечивали его полноту и правильность, сложились окончательно фактически только в результате редакторской и издательской деятельности Московского печатного двора»[11]. Преувеличение? Возможно. Но если и так, то лишь отчасти. В целом же тенденция была именно такова: премудрые книжники совместно с искусными печатниками «причесывают» русскую литературу церковного круга.

В этом смысле Иван Федоров последовательно выполнял волю митрополита Макария и был ему умным, верным, просвещенным слугой.

С полиграфической точки зрения «Апостол» был выполнен великолепно: крупный шрифт, выверенное сочетание киноварных и черных буквиц, отличная аккуратность работы, превосходная миниатюра (фронтиспис с графическим изображением апостола Луки за работой над «Деяниями святых апостолов», в некоторых деталях близким немецкой книжной гравюре середины XVI века), а также без малого пять десятков заставок старопечатного стиля. Этот стиль, состоящий из изысканного сочетания растительных элементов (резных листьев, шишек, цветков, среди которых иногда попадается изящный кувшинчик), был плодом творческой переработки западноевропейского материала (миниатюр, гравюр, литер в алфавитах), произведенной русскими книжными художниками на протяжении нескольких поколений. «Апостол» Ивана Федорова должен был считаться у русских современников роскошно иллюстрированной книгой.

Работа Ивана Федорова в Москве в роли мастера «книгопечатного дела» отнюдь не завершилась изданием знаменитого «Апостола». Летом-осенью 1565 года он дважды издает небольшую, но крайне нужную в церковном обиходе книжечку «Часовник». Поскольку два издания сильно различаются, некоторые специалисты говорят о том, что скорее вышло две разные книги одного наименования.

В послесловии к «Часовнику» Иван Федоров с большой эмоциональной силой выражает свое отношение к великому делу духовного просвещения: «Всемогущаго невидимаго Бога силою, действом же и хотением, милость словом же его в Дусе излияся во все роды человеча, да просветит тех разум силою божественою по богатьству славы своея и утвердит в любви вкоренени и основани в разуме и во всяком чювствии со отложением злых деяний и восприятием духовных плодов во славу и похвалу своего Божества».

Не случайно именно «Часовник» оказался отмечен словом о просвещении. Эта небольшая и относительно недорогая книжица нередко использовалась, помимо богослужебных нужд, еще и как учебное пособие для детей. Соответственно, «Часовники» очень быстро приходили в негодность: заляпывались воском, грязнились, распадались на отдельные листки. Но пока в России не появились печатные «Азбуки» (а это уже XVII столетие), именно эти невзрачные книжки давали сотням, если не тысячам детей возможность обрести грамотность.

Около 1566 года московские типографские мастера, видимо, по поручению правительства переселились на территорию Речи Посполитой, чтобы нести духовное просвещение многочисленным православным общинам. Отъезд их из Москвы автор этих строк вслед за историком Е. Л. Немировским датирует периодом между последними двумя месяцами 1565 года и летом 1566-го. Именно тогда между Иваном IV и Сигизмундом Августом[12] велись переговоры, а боевые действия, шедшие между двумя державами с 1561 года, надолго прервались. Но впоследствии, притом довольно быстро, война все же возобновится. А в конце 1565 года, как минимум до последних чисел октября, Иван Федоров еще оставался в Москве и занимался печатью второго «Часовника».

Не желая прослыть «агентом Москвы», Иван Федоров впоследствии утверждал, что в Москве подвергся незаслуженным гонениям, даже обвинениям в еретичестве. Эти его заявления хорошо известны по послесловию к «Апостолу», изданному Федоровым во Львове (1574). Вот точная цитата: «…Сия же убо не туне начахповедати вам, но презелнаго ради озлобления, часто случающегося нам – не от самого государя, но от многих начальник и с[вя]щенноначалник и учитель, которые на нас, зависти ради, многия ереси умышляли, хотячи благое во зло превратити и Божие дело вконец погубити, якоже обычай есть злонравных и ненаучоных и неискусных в разуме человек. Ниже грамотическия хитрости навыкше, ниже духовнаго разума исполнении бывше, но туне и всуе слово зло принесоша, такова бо зависть и ненависть, сама себе наветующи неразумием, како ходит и о чем утверждается. Сия убо нас от земля и отечества и от рода нашего изгна и во ины страны незнаемы пресели. Егда же оттуду семо преидохом и по благодати Богоначалного Иисуса Христа Господа нашего, хотящаго судити вселеннейво правду, восприяшя нас любезно благочестивый государь Жикгимонт Август, кроль польский и великий князь литовский…»

Но это могло быть и даже, скорее всего, было частью своего рода «легенды»: вынуждены бежать, натерпелись от злых непросвещенных начальников, жертвы московских варварских порядков и т. п.

Проезд через «литовский рубеж» столь крупной фигуры, да еще с подводами, груженными типографским оборудованием (известно, что часть оборудования, использовавшегося в Москве, видимо матрицы или пунсоны, Иван Федоров применял и в Литве), а также тяжелыми книгами[13], вряд ли мог пройти незаметно, «по-партизански». Да и типография, им оставленная в российской столице, не была разорена или сожжена, а продолжала функционировать. Твердо известно, что впоследствии там использовались шрифты времен Ивана Федорова. Вероятнее, конечно, другое: первопечатники двигались не вопреки запрету московских властей, а по их прямому распоряжению. Отсюда почтительное – даже в «легенде» – отношение к царю Ивану Васильевичу. В 1573 году, когда началась подготовка львовского «Апостола» к печати, Речь Посполитая переживала бескоролевье: Сигизмунд Август уже лежал в гробу, а Генрих Валуа еще не занял престол. В 1574 году, когда «Апостол» выходил из печати, Валуа уже пребывал на престоле, но выглядел там как залетная птица: побудет недолго и вспорхнет, чтобы вернуться во Францию. Иным же претендентом на трон являлся в ту пору сам русский царь Иван IV, поэтому Иван Федоров не мог злословить о государе, подрывая его репутацию в условиях, когда избрание еще возможно.

Другое дело некие обезличенные «начальники»: по их поводу можно браниться сколько угодно, ибо непросвещенное начальство было, есть и будет везде и всегда, как дождь или зной. Ругать его – все равно что ругать непогоду: все понимают, никто не обижен.