В погоне за жизнью. История врача, опередившего смерть и спасшего себя и других от неизлечимой болезни - Дэвид Файгенбаум

Мой папа – серьезный хирург-ортопед. Однако он совершенно не вписывается в образ грозного доктора. Это самый большой экстраверт, какого я только знаю. У него всегда есть масса историй и мнений по любому вопросу – и тем и другим он охотно делится, и неважно, просишь ты его об этом или нет. Именно он привил мне убеждение, что образование – самый верный способ преодолевать барьеры. Сам он научился этому у своего отца – моего деда, потерявшего всю семью во время холокоста. После войны дед нашел пристанище на Тринидаде, хотя не знал тогда ни слова по-английски. Там он женился на моей бабушке, уроженке Гайаны. Многие поколения ее семьи, корни которой находятся по всему миру (даже в Западной Африке к югу от Сахары), жили в Латинской Америке. Мамины давние предки эмигрировали на Тринидад из Европы. Вся моя родословная похожа на Тринидад – плавильный котел культур, рас, религий. Один дедушка – иудей, второй дедушка и обе бабушки – католики.

Папа возлагал большие надежды на меня и сестер: он хотел, чтобы мы нашли призвание и преуспели, так же как он сам. Благодаря ему меня всегда привлекала хирургическая ортопедия. На моих глазах в папин кабинет выстраивалась очередь из инвалидных колясок, а потом, после операции и последующего лечения, люди выходили оттуда на своих ногах. Его пациентам – всем без исключения – становилось лучше, какой бы тяжелой ни оказывалась проблема.

При этом я видел, что медицина поглощает почти все его время. Казалось, он работал всегда. Он уходил, когда я еще спал, а домой возвращался лишь к позднему ужину. По выходным папы тоже обычно не бывало дома, хотя – к его чести замечу – каким-то образом ему удавалось не пропускать ни одного моего матча. Я думаю, присутствие на стадионе должно было сообщать всем: успех в качестве отца для него является одним из приоритетов.

Праздно размышляя о вариантах, при которых я мог бы стать чудотворцем (в медицине) и при этом находить время для будущей семьи, я концентрировал свое похожее на лазер внимание на американском футболе.

Уже в семь лет я начал мечтать о том, чтобы стать квотербеком в первом студенческом дивизионе. И, говоря о мечтах, я не имею в виду ночные грезы: изо дня в день, с утра до вечера я думал только о футболе. Гиперфокус внимания – помните? Папа был врачом футбольной команды Университета штата Северная Каролина, и я ходил с ним в раздевалку и на трибуны, когда игры проводились на нашем стадионе. Матчи привлекали десятки тысяч болельщиков, и это каждый раз приводило меня в восторг. Я благоговел перед силой, скоростью и цепкостью футболистов – для меня они были словно боги.

В средней школе я осознал, что не обладаю необходимыми природными данными и скорость – не моя сильная черта. Если я хочу преуспеть в этом деле, мне придется работать над собой, много работать. У меня не было прирожденного таланта, проявления которого я замечал у некоторых товарищей по команде. Мне следовало стать более умелым, более спортивным и развивать все остальное. И я начал тренироваться часами, каждый день. Я упражнялся во время подготовки к урокам, по утрам и после обеда. Я читал научные книги о тренировках и питании и смотрел записи игр – и своих, и соперников. Я так и не стал самым быстрым парнем на поле, но, клянусь, на стенах моей комнаты висело больше графиков, чем у любого тринадцатилетнего подростка в стране: прогресс в беге на тридцать метров и на полтора километра, точность и дальность броска… Я упорно тренировался, фиксировал результаты и видел на графиках и на поле, что вложенные силы приносят плоды. Я понял: пусть никто не властен над дарованными природой умениями и талантами, однако любой из нас способен контролировать то, насколько усердно он трудится.

Поскольку папа в основном отсутствовал, а сестры были старше меня на пять и семь лет, моим самым близким другом и союзником во многом являлась мама. Мы даже перебрасывали с ней мяч. Постепенно я набирался сил и вскоре уже бросал мяч так, что она не могла его поймать. Тогда мама придумала систему, которая позволяла нам оставаться вместе, а ей – мне помогать. Она размещала мишени на вершине холма, расположенного за нашим домом, и вставала рядом. Я пытался в них попасть, а она после этого скатывала мяч ко мне. Мама никогда не заставляла меня играть в футбол – вообще говоря, она предпочла бы, чтобы я этим не занимался, потому что очень боялась возможных травм. Однако она видела, насколько страстно я увлечен, и хотела меня поддержать, даже если для этого требовалось часами скатывать мяч с горки. Наш любимый жизненный лозунг звучал так: «Практика не ведет к совершенству. К совершенству ведет только совершенная практика».

Нед Гонет, мой футбольный тренер в старших классах, заметил мое упорство и поднял ставки. Он играл фулбеком[12] в команде Университета Дьюка, а потом в Национальной футбольной лиге. Настоящая легенда американского футбола в Северной Каролине, на тренировочном поле он был истинным кошмаром. С самого начала он «сел мне на хвост». Если у меня не получалось идеально, он кричал. Если получалось – он кричал из-за того, что не получалось прежде. Он неустанно стремился что-то улучшить, и именно он сформировал мое отношение к успеху: мы трудимся не для того, чтобы прийти к какой-то конкретной точке, отметке на стене. Если бы успех заключался в этом, то по его достижении работу можно было бы окончить. Нед учил меня, что успех динамичен: мой отличался и отличается от успеха парня рядом, он каждый день разный. И смысл тренировки не в том, чтобы обойти соседа или другую команду. Тренироваться надо ради того, чтобы стать хорошим настолько, насколько это вообще возможно. Достиг цели – отодвинь ее дальше. В таком контексте критика – не наказание, а движение к следующей цели, которая уже манит тебя.

Но тяжелый труд сам по себе ничего не гарантировал. И это осознание дорого мне обошлось. Когда в предпоследнем классе я возглавлял нашу школьную команду на чемпионате штата и проиграл, я сразу же нацелился на победу в следующем году. Меня уже приглашали колледжи, и я понимал, что американский футбол – это не только мое настоящее, но и будущее. И вдруг весь мой жизненный план рухнул. В выпускном классе на первой же схватке вокруг мяча я сломал ключицу – она раскололась на три части. Папа, взглянув на рентгеновский снимок, прямо заявил, что я больше никогда не буду играть в американский футбол. А затем взялся за дело. На следующий день он сам провел мне операцию. К счастью, роль хирурга удается ему лучше, чем роль предсказателя. Я вернулся в команду и к середине сезона стал стартовым квотербеком; более того, мы сумели снова попасть на чемпионат. Драйв в конце четвертой четверти, о которой я мог только мечтать, за несколько минут до конца вывел нас вперед. А потом волшебство кончилось. Мы опять проиграли. Ни для меня, ни для моей команды сказочного финала не случилось.

Поражение в чемпионате стало не единственным моим разочарованием. После травмы многие колледжи, которые прежде звали меня к себе, отказались от предложений (их можно понять), и мечту о первом дивизионе пришлось пересмотреть, заменив образы юности – яркие прожекторы Конференции Атлантического побережья, десятки тысяч фанатов и игры по национальному телевидению – «Патриотами» и Лигой плюща, более сосредоточенной на учебе[13]. Я выбрал Джорджтаунский университет. Моими противниками должны были стать «Медведи» из Университета Брауна, «Биг Рэд» из Корнеллского университета и «Леопарды» из Колледжа Лафайета – звёзды студенческого футбола выше и ниже нашего уровня. Отличный вариант для поклонников стратегической, умной игры. Конечно, «Хойас» – команда Джорджтаунского университета – не является легендой в этом виде спорта, однако это по-прежнему первый дивизион, и, как оказалось, мне она отлично подошла. Я получил возможность играть на высоком уровне, сфокусировавшись на таком отношении к делу, важность которого усвоил благодаря маминому примеру. Кроме того, статус университета обязывал меня стремиться к совершенству в учебе – а это очень ценил отец. В общем, я был готов стать «Хойас» до кончиков ногтей.