Дивная книга истин - Сара Уинман

Двадцать пять лет, произнесла она вслух. Ты можешь в это поверить, глупый ты человек?

Она услышала его хриплое дыхание. И услышала его голос.

Мы были молоды, сказал он. Хотя бы это у нас было.

Молоды! – фыркнула Дивния. Да мы с тобой никогда не были молоды!

Ты никогда не выглядела лучше, чем сейчас, послышался голос Джека.

У тебя мозги набекрень.

За что ты меня и любишь.

Это верно.

Ты следишь за своим здоровьем, Дивни?

Когда о нем вспоминаю. А ты?

Кашель прошел. Я снова силен. До тебя доходят мои сны?

Конечно. Правда, с ними не все ясно.

В другой раз постараюсь их прояснить.

Да уж, постарайся. А теперь скажи, к чему все это, Джек? Чего я все время жду?

Такие вещи нельзя знать заранее, ты же понимаешь, Дивни.

Ты надумал прийти и остаться? Так вот почему я открыла сарай?

Не прямо сейчас. Но я уже на обратном пути.

Ага, все та же старая песня.

Не сердись, любовь моя.

Что поделаешь, я изменилась. И я вполне могла бы тебя не ждать. С годами я стала намного мудрее.

Ты все равно будешь ждать! – услышала она в ответ. Тебе очень меня не хватает. Одна мысль обо мне доводит тебя до экстаза.

До бешенства ты меня доводишь. И так было всегда.

Да, до бешеного экстаза. Ты никогда не перестанешь меня ждать.

Запросто могла бы и не ждать! – крикнула она в раздражении. Старый ты болван!

И в тот же миг перестала его слышать. Теперь до нее доносились только плеск воды, шелест листьев и – непонятным образом – зудящий в ее душе страх. Затем поблизости раздался крик совы. Она выглянула наружу и успела заметить, как сова спикировала и поймала в траве мышь себе на завтрак.

Сунув морскую звезду в карман, она притворила дверь и отправилась за щеткой, мылом и ведром воды. Она вернет к жизни лодочный сарай – и вернет его в лучшем виде. Она разведет огонь в камине и будет топить его день и ночь, пока влага не испарится из всех щелей, оставив после себя только блеск соляных кристаллов на подоконниках.

Много часов спустя она легла в постель, совершенно измотанная. Руки покраснели и потрескались; сил не хватило даже на то, чтобы снять очки. Она прислушалась к отдаленному зову кроншнепа, перекрывшему гулко-тоскливый бой туманного колокола, который служил ориентиром в ее переменчивом, кружащемся, неопределенном мире. Ей стало зябко. От промозглой сырости не спасали даже нагретые на печке кругляши сланца. В конце концов она положила один такой камень себе на грудь и вскоре задремала под его теплым весом.

Не успели ее веки сомкнуться, как новый сон уже был готов пронестись через сознание, и от этого сна впоследствии сохранились два отчетливых образа: громко поющая коноплянка в свободном полете над Темзой и молодой человек, глядящий на безнадежно пустой горизонт.

Туманный колокол не прекращал свой скорбный звон.

Его выворачивало наизнанку на верхней палубе парома, так что он прозевал момент, когда белые утесы Дувра проступили сквозь октябрьскую хмарь.

На протяжении почти всего плавания через пролив море было относительно спокойным, неторопливо перекатывая пологие волны, но и этого оказалось достаточно, чтобы остатки его завтрака – яичница с ветчиной – выплеснулись на палубу вскоре после того, как судно вышло из Булонской гавани.

Над его головой проревел пароходный гудок, и Дрейк со стоном изверг очередную порцию рвоты, забрызгавшей его ботинки. Он редко думал о своем отце-моряке, но в таких ситуациях не мог его не вспомнить. И сейчас он гадал, случалось ли тому хоть раз в жизни страдать подобным образом: едва держась на ватных ногах, согнувшись пополам и что есть сил цепляясь за леер, испытывать безотчетный, необъяснимый страх.

С приближением к берегу на верхней палубе собиралось все больше пассажиров – элегантных мужчин и женщин, оживленно болтавших и тыкавших пальцами вдаль. Что такое, неужто Вера Линн[8] запела у него в голове – или это поет какая-то женщина позади? Он обернулся, и женщина быстро отвела взгляд. Наверно, стоило хотя бы вытереть рот, прежде чем оглядываться. Он перенес вес тела на леерное ограждение и повернул голову навстречу приближающейся Англии. Может, поприветствовать ее взмахом руки, в знак исполнения долга? Он покинул этот берег в 1940-м и вот сейчас, семь лет спустя, вернулся с горьким привкусом желчи во рту. И это, пожалуй, было символично.

На причале в Фолкстоне над головами сходивших по трапу людей опасно раскачивался автомобиль, выгружаемый краном с парома. Пассажиры болтали о своих планах на выходные, о близящейся королевской свадьбе[9] – и никто не вспоминал о войне. Даже удивительно, с какой быстротой жизнь вернулась в мирную колею. Он обогнал попутчиков, торопясь на объявленный поезд до вокзала Виктория и рассчитывая переночевать в Лондоне, прежде чем продолжить путь на юго-запад.

Всего одна ночь, думал он, это же не слишком большая задержка, верно? Всего один вечер, чтобы пройтись по знакомым местам и увидеть то, что уцелело после всех бомбежек.

Он вошел в купе, где молча сидели трое мужчин и одна женщина, пристроил чемодан на багажной полке, снял пальто и шляпу, стараясь никого не потревожить. Затем сел на свободное место и, когда поезд тронулся, сунул в рот мятный леденец. К тому времени желудочные спазмы прекратились, лицо его вновь порозовело. Он прижался щекой к холодному стеклу. Море исчезало из виду, поезд двигался от пирса к узловой станции, и вскоре веки его сомкнулись под мерный стук колес, перемещавшихся по твердой надежной земле.

Когда его разбудил пришедший с проверкой кондуктор, Дрейку показалось, что он спал очень долго. Но, согласно его наручным часам, прошло всего тридцать пять минут. Достав билет из внутреннего кармана, он протянул его кондуктору. Когда тот покинул купе, Дрейк откинулся на спинку сиденья и уже было вновь задремал, когда сидевшая напротив женщина нагнулась и подняла что-то с пола у его ног.

Это ваше, сказала она, протягивая ему конверт.