Туфли с дырочками - Виктория Александровна Миско

Диана очень хорошо знала, что любовь и спасение — это разные понятия, но в её жизни случился Николай. Совершенно рядовой пациент для их отделения, с совершенно привычными для Любы проблемами однажды поймал её взгляд и улыбнулся. И она согласилась его спасти.

Уверена ли она, что это любовь? Да. Почему она его любит?

Нас не учат любви, и это позволяет не отвечать на такие вопросы.

Его счастье вдруг стало для Дианы жизненно необходимым. Это она знала точно.

— Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ему помочь, — сказала Диана отцу.

— Он же был женат?

— Да, и у него есть сын.

— Так почему ты, а не они?! — продолжал протестовать Пётр.

— А почему они?

— Они его СЕМЬЯ, Диана! Да что ж такое!

— И я, — она положила руки на стол и уверенно посмотрела на отца. — И я его семья.

***

— Мне жаль, — наконец, нашла в себе силы Люба. — Но если опухоль не растёт, разве это не значит, что…

Мужчина остервенело замотал головой, и Люба замолчала.

— Это совершенно ничего не значит, Люба. В том-то и дело!

«Ты до сих пор ничего не понимаешь!», — хотел добавить Коля, но, кажется, он больше не имел права её в этом обвинять.

— Извини, — осторожно промолвила девушка, уставившись в давно пустую чашку.

— Да ладно. Я просто хотел, чтобы ты знала, что я не забуду про тебя, когда умру.

Это стало последней каплей. Сердце Любы бешено заколотилась, и она, резко отодвинув стул, встала из-за стола и подошла к окну, пошире раздвинула шторы.

Ей нужен был воздух, много-много воздуха. Ей нужно было увидеть сосны так, как она видела их всего несколько лет назад — без страха, что это в последний раз, без всепоглощающего чувства вины. Ей хотелось, чтобы и они посмотрели на неё так, будто бы не было этого развода с тяжелобольным человеком. Ей хотелось, чтобы хоть кто-то её в этом не обвинял.

— Ну вот зачем ты мне это говоришь?

Люба теребила в руках занавеску и смотрела на своё отражение в окне.

— Для меня это важно, — просто ответил Коля. — Диана говорит, что нужно быть честными друг перед другом.

— Да, — хмыкнула девушка и несколько раз кивнула. — Конечно.

«Только вот нужна ли мне твоя честность?», — завопила Люба внутри себя, а на деле обернулась и посмотрела на сидящего за столом мужчину.

Ей казалось, что он всё делает нарочно, начиная от этой раздражающей ляпистой рубашки и заканчивая позой, худобой и лысой головой. Он всегда мечтал попробовать такую стрижку, а Люба говорила, что у него неподходящая форма черепа. Вот, полюбуйся.

Она закрыла глаза и с силой нажала на веки, чтобы почувствовать боль, чтобы хоть как-то наказать себя за то, что не справилась. Как будто бы она не наказывала себя за это все эти 2 года, каждый день.

В сумке зазвонил телефон, и Люба, не открывая глаз, засмеялась. Сначала тихо, потом всё громче и громче. Звуки вырывались откуда-то из глубины и сотрясали тело. Она опустилась на корточки и уткнулась в колени, продолжая смеяться сквозь слёзы.

Предательница. Она хотела быть счастливой, и пару недель назад согласилась пойти на свидание с парнем из соседнего офиса. Она флиртовала, смеялась над его шутками и как-то безосновательно в него влюбилась. Совершенно без причины. Как будто бы просто так. Как будто бы в мире не существовало никого, кроме них.

Люба знала, что это звонит Гриша, чтобы узнать, как всё прошло.

Только что он понимает о жизни? Глупый, неказистый, простой, совершенно ей неподходящий. Его нет здесь. Сейчас он сидит на МКАДе в своей маленькой машине и от скуки звонит ей. От скуки! Как это унизительно. Как же это смешно!

Люба обхватила колени руками, чтобы хоть как-нибудь успокоиться, но слёзы не останавливались. И тогда Коля сел рядом и крепко обнял её, слишком крепко, чтобы ей стало легче.

Она ненавидела его за то, что он причинил ей столько боли. Ненавидела эту болезнь, что открыла ей глаза. Ненавидела себя, что не может найти в себе ни капли сострадания из-за этой удушающей обиды.

А он продолжал обнимать её, потому что знал, как хорошо Люба умеет скрывать слёзы.

В комнату постучали.

Коля резко встал, приоткрыл дверь и что-то резко сказал. Дверь закрылась.

— Что… что там?

Люба подняла голову и посмотрела на мужчину сквозь пелену слёз.

— Нас вызывают в школу.

— Что-то случилось?

Люба приподнялась и разгладила свитер. Быть родителем — это значит уметь мгновенно брать себя в руки. Много раз это помогало Любе найти себя.

— Завтра объявят результаты той олимпиады. Помнишь?

— Международная олимпиада «Юный физик», — хором произнесли они и впервые за вечер взглянули друг на друга по-настоящему.

Быть родителями значит запоминать всё, что может оказаться важным для вашего ребёнка.

Люба посмотрела в небесно-голубые глаза Коли и вдруг вспомнила, что всегда знала, что он будет хорошим отцом. Она всегда благодарила его за это, но никогда не произносила вслух.

— Ты пойдёшь? — виновато поинтересовалась Люба.

— Приедут какие-то профессора из Университета. Я не могу не пойти. Для Толи это важно.

«Да, он всегда был хорошим отцом», — подумала Люба и с силой сжала кулаки, чтобы больше не плакать.

***

Галстук-бабочка был аккуратно повязан поверх чёрной рубашки. Толя поднял на отца глаза, крепко сжал его руку и тихо, чтобы никто в актовом зале не расслышал, сказал:

— Я боюсь, пап.

Его ладошка была холодной, и Коля очень хотел бы её согреть, но с каждым днём в нём оставалось всё меньше тепла.

— Всё будет хорошо, Толя. Я с тобой. Я здесь.

Мальчик посмотрел на лысую голову отца, в которой отражался свет ламп, и улыбнулся. Он правда был здесь. Толя подумал, насколько эгоистично то, что он очень хотел, чтобы папа успел побывать на этом награждении. Даже если Толя не победит. Но он должен победить. Ради папы.

Мальчик закрыл глаза и помолился, как учила бабушка. «Бог, — говорит она, — всё слышит».

Коля смотрел, как беззвучно шевелятся алые губы сына. Он знал, что это означает. Мужчина наклонился к самому его уху и прошептал то, что стоило сказать давным-давно. Он потратил очень много времени, чтобы сначала помочь себе.

— Я борюсь, Толь, слышишь?

Мальчик замер. Его плечи едва поднимались с вдохом и опускались с выдохом. Толя закончил молитву, сжал губы, посмотрел на сцену. Он едва заметно кивнул, и его русые волосы качнулись в такт.