Две недели в сентябре - Роберт Шеррифф

Такие старые яблони, корявые, почерневшие, сухие и почти уже не приносившие плодов, росли еще в двух-трех садах на Корунна-роуд. Большинство жителей срубили их и посадили новые, молодые деревца, но свою яблоню мистер Стивенс решил не трогать.

Ему было свойственно глубокое уважение к прошлому, почтительное отношение к тому, что со временем преисполняется силы и достоинства. Судя по всему, здесь давным-давно был разбит огромный яблоневый сад: у миссис Блэйни, которая жила через дорогу, в доме номер пять, тоже росла такая яблоня. У мистера Шеперда из дома номер восемнадцать остался только пень, в котором проделали углубление, чтобы насыпать туда земли и поставить горшок с геранью.

Из поезда он видел такие же старые деревья, растущие то тут, то там по другую сторону Насыпи, а значит, сад наверняка был здесь еще до того, как появилась железная дорога.

Из яблонь уцелела в лучшем случае каждая сотая, и о том, что когда-то давно за ними ухаживали, свидетельствовали выцветшие полосы побелки вокруг стволов. Оставшиеся в живых деревья, которые прежде росли стройными рядами, теперь одиноко возвышались в самых неподходящих местах по прихоти того, кто тридцать лет назад решил проложить через яблоневый сад дорогу.

Мистер Стивенс посмотрел на сухие черные ветви. Дыхание ветра разбудило сирень, и она встрепенулась, но яблоня, казалось, была такой дряхлой и усталой, что даже не могла зашелестеть листвой.

Он протянул руку и погладил корявый ствол. Ему даже немного захотелось, чтобы кто-нибудь распорядился срубить это дерево, и тогда он бы воскликнул: “Дровосек, дровосек, пощади же его!”, как человек на картинке в комнате Мэри.

У него было такое чувство, будто он понимает яблоню, а яблоня понимает его, будто она благодарна ему за сочувствие ее одиночеству. Иногда он мысленно возвращался на много лет назад и представлял яблоневый сад, каким тот был еще до появления железной дороги и домов.

Но сейчас не до раздумий о прошлом. Уже завтра в это самое время он будет прогуливаться по набережной под приятную музыку: ноздри дразнит запах моря, впереди две недели абсолютной свободы.

Он резко отвернулся от яблони, оставив ее дремать в одиночестве. Окно Мэри зажглось, и в квадрате света по задернутым шторам проплыла тень ее головы. Видимо, она домыла посуду и пошла укладывать вещи.

Как же все это восхитительно! Они опять поедут отдыхать всей семьей, хотя Дик и Мэри вскользь намекали, что хотели бы провести отпуск с друзьями. Слава богу, дальше разговоров не зашло!

Какой же веселый переполох настанет утром! Мистер Стивенс, позабыв всяческое достоинство, протанцевал круг вальса прямо на лужайке, потом остановился и опасливо оглянулся на французские окна – не увидел бы Эрни.

На мгновение в его ликующем воображении промелькнули солнце и песок, галдящие и плещущиеся в море люди, блестящие скалы и холмы, разгулявшийся аппетит…

А самым восхитительным было то, что он уже наслаждался отдыхом, который еще не начался! Бухгалтерские книги и чернильницы остались в прошлом – ручки он уже перевязал резинкой, убрал в стол и с грохотом задвинул ящик, – а открывавшееся перед ним будущее дышало свежестью и весельем.

Негромко насвистывая, он направился ко входу в сарай рядом с кухонной дверью. Надо было раньше это сделать, пока еще не так стемнело. Он чиркнул спичкой и в ее свете осмотрел садовые инструменты, ровным рядом стоящие вдоль стены. Он почистил и смазал их еще прошлым вечером, чтобы сэкономить время.

Все было в порядке. Он вышел и запер дверь. Он всегда испытывал острую и нелепую грусть, когда каждый год перед отъездом запирал сарай – казалось, что он бросает старых друзей ради случайного знакомого, который ослепил его своим ветреным блеском, но знакомый этот через две недели и думать о нем забудет, а преданные друзья останутся. Он едва было не отпер дверь, чтобы еще разок заглянуть внутрь, убедить их, что все в порядке и он вернется, однако отбросил эту глупую мысль, вышел в решетчатую боковую калитку и вернулся в дом прежней дорогой – через парадную дверь и дальше по коридору.

Свет уже горел во всем доме, но это был особый вечер. Дик встретил его в прихожей со связкой тростей и зонтиков – согласно “Списку очень важных дел”, собирать их входило в его обязанности.

Эрни отправили спать. Он крепко прижимал к себе лопатку и ведерко – как только начались сборы, он не выпускал их из виду.

– Дик! – позвала Мэри, наклонившись через перила. – Иди помоги мне с сумкой!

Миссис Стивенс все еще хлопотала на кухне. Мистер Стивенс заглянул туда, чтобы повесить на крючок ключ от сарая, и увидел на столе вареную говядину, буханку хлеба, горчицу и масленку – все было приготовлено заранее для утренних сандвичей. Рядом стоял термос.

Он зашел в столовую и снова встал спиной к камину. На подоконнике лежал его рюкзак с подзорной трубой, картой Богнора и окрестностей и личным дневником. Он улыбнулся и сунул большие пальцы в карманы жилета. Он чувствовал удовлетворение освободившегося от забот человека, который так хорошо все устроил, что сумел обуздать время. Блестящая это все-таки была идея – составить “Список очень важных дел”. Никакой сумасшедшей беготни, никакого лихорадочного волнения, никаких восклицаний: “Где фотоаппарат?” или “А щетку для одежды кто-нибудь положил?” Нет, теперь с бесцельной суетой покончено, и все обязанности четко распределены.

– Папа! – крикнула Мэри сверху.

– Да?

– Поднимись сюда на минутку!

– Что такое?

– Так, пустяки. Подойди! Мистер Стивенс поднялся наверх и прошел следом за Мэри в комнату Дика, окно которой выходило на Корунна-роуд. Мэри подвела отца к окну и отодвинула штору.

– Погляди! – сказала она. Полная сияющая луна уже поднялась высоко в небе. Она висела над далеким Хрустальным дворцом, почти над самой его серединой. Башни были погружены в темноту, но куполообразная крыша в лунном свете сверкала тысячей холодных серых огоньков. Мокрые кровли на противоположной стороне дороги мягко поблескивали, а деревья за ними казались густо-черными на фоне стальной синевы неба.

Нечасто мистеру Стивенсу доводилось наблюдать настолько прекрасное зрелище.

– Разве не чудесно увидеть такую луну перед самым отъездом? – воскликнула Мэри.

– Хороший знак, – пробормотал мистер Стивенс. Дик, уже полюбовавшийся видом, возился у кровати. Он успел переодеться в серые фланелевые брюки и синий пиджак спортивного покроя – этот наряд он наденет утром – и теперь аккуратно складывал синий саржевый костюм, в котором ходил на работу и который начал заметно лосниться на правом рукаве, в том месте, где ткань терлась о стол.

Мистер Стивенс некоторое время лежал и разглядывал полоску света, просачивающуюся между штор в окно его спальни. Яркость этой полоски вселяла в него большие надежды, но он знал, до чего она может быть обманчива. Он помнил дождливые утренние часы, когда небо блестело и яркий свет проникал сквозь шторы, но стоило их раздвинуть, и он с изумлением обнаруживал, что на улице моросит безжалостный дождь.