Тот, кто подводит черту - Галина Артемьева

Естественно, представители безликой серой массы, трусливо избегающие острых ощущений, страшатся как внешнего облика дегустатора мухоморов, так и многих поведенческих аспектов его бренного бытия.

Хотя, если переждать и дать ему беспокойно пережить внутренний конфликт с самим собой, можно обнаружить вполне здравомыслящего и тихого субъекта, никому не желающего зла.

Так и с беременными особями. В них же сидит инородное тело. Может быть, даже с другой группой крови!

Ничего себе, а?

Со своими мозгами, сердцем, поджелудочной железой и селезенкой. С собственной судьбой, наконец. Возможно, совсем не вписывающейся в материнские планы и представления.

В организме женщины тем временем что-то ежеминутно происходит, чего раньше не было. И она, подобно пожирателю грибов, впадает в особое состояние.

Не все, конечно, не бойтесь. Но каждая вторая. Ну, ладно, каждая третья. И не обязательно тебе так повезет.

Да, главное, самой-то беременной это не очень и страшно. Она ни о чем плохом и не подозревает. У нее просто открываются глаза на всех, кто вокруг. Она видит чудесный сеанс разоблачения всех и вся. Она понимает, что под масками добрых членов семьи таились те еще монстры! И, ясное дело, напрашивается вывод, что монстров этих надо если не уничтожать на корню, то, по крайней мере, сделать им жизнь как можно невыносимей. Чтоб не думали, что их деяния останутся незамеченными.

Конечно, добротно воспитанным, укрепленным родительской лаской и заботой барышням легче переживать собственную трансформацию из красной девицы, как говаривали в старину, в бабу.

Но таким энергетическим недокормышам, как Леся, справиться с ситуацией никак не получалось.

Глаза ее открылись на все сто процентов. Все аспекты личности и жизненной позиции с таким упорством заполученного главы семейства подверглись тотальному пересмотру.

Как прежде неустанно настаивала она на законном браке, так теперь без устали она разоблачала его многочисленные недостатки: профессиональную несостоятельность, отсутствие материальной стабильности, домашнее ничегонеделание, нечуткость и невнимательность к женским нуждам и чаяниям, а также мужскую маломощность.

И тут преступила!

Крушила все, что сама выстроила настырными усилиями.

Ничего стало не жаль.

Не будь она беременна, Валера, как и любой другой мало-мальски уважающий себя индивидуум, после первого же разоблачительного выступления такой эмоциональной мощи растворился бы в сиреневом тумане. Но ради семейного будущего пришлось, стиснув зубы, терпеть полное безобразие.

Всего-то девять месяцев, подумаешь!

Через девять месяцев родилась девочка Любовь, Любочка.

Мужу к этому времени имя новорожденной казалось насмешкой. Но он, как мог, лямку тянул.

Леся перестала лютовать, но и ценить брачные узы перестала тоже.

Слишком много сказала чего надо и не надо. Довыступалась так, что сама себя убедила.

Большая часть времени уходила у нее на клиенток, приезжавших временно к ней на дом, и на уход за младенцем. Валера уходил в свою квартиру, что-то там живописал целыми днями.

Толку – чуть. Не продавалось ничего, хоть ты тресни. Он метался, тыркался, куда мог.

Она по-тихому подкалывала. Не так, как в благостный период ожидания будущего ненаглядного малютки, но вполне ощутимо, чтобы мужу перестало раз и навсегда хотеться быть мужем.

Любочке был годик, когда он, уйдя в очередной раз предаваться профессиональным радостям, не вернулся к семье ночевать. И еще несколько долгих ночей не возвращался.

Вот тут Леся основательно струхнула. Как-то вдруг отчетливо вспомнилось былое одиночество, все чувства разом всколыхнулись.

Пришло горькое осознание ошибок и просчетов.

Она честно призналась самой себе, что вела себя с Валерой как распоследняя сволочь и мразь. Она искренне удивлялась, что Валера оказался таким терпеливым и добрым и так долго сносил устроенный ею семейный беспредел.

Она ни о чем другом не мечтала, как только вернуть его, вымолить любой ценой прощение и полное забвение нанесенных ею жгучих обид.

Леся кинулась к свекру и свекрови. Те держались отчужденно, видно, Валеру все же прорвало и родители ознакомились с содержанием ее разоблачений и нареканий. Где муж, они не сообщили. Разбирайтесь, мол, сами, взрослые люди уже. Мы вас не сводили, не нам и разводить.

– Я его люблю! Я очень люблю вашего сына! Любочка страшно тоскует! – горько плача, приводила Леся более чем весомые аргументы необходимости Валериного присутствия.

То ли доверчивые родители дрогнули, то ли мягкосердечный Валера не устоял сам, но он все же довольно скоро объявился.

Леся была как шелковая. Даже не так – как та, какой была в первый их раз: готовая на все, восторженная, услужливая, безотказная. Она обрабатывала его, как всех своих клиенток, вместе взятых, ублажала, убаюкивала, убеждала.

Он снова доверился ей. Она даже некоторое время чувствовала себя абсолютно счастливой. Безусловно, безоговорочно.

Жаль, что длилось это состояние недолго – до следующей желанной беременности.

Все повторилось с точностью до мелочей.

Родился замечательный сын. Ян, Яник. Леся сама предложила назвать мальчика в честь свекра. Надеялась загладить то, что пришлось пережить мужу во время вынашивания ребенка.

Потом уже ей не удалось никакими ухищрениями, вольными и невольными, вернуть его доверие. Так, жил с ней – двое детей все-таки. Выгуливал их, играл. С ней, женой, – ни рыба ни мясо, вялый, отчужденный.

Несколько долгих лет тем не менее кое-как, через пень колоду, протянули.

Потом черт ее дернул начать выяснять отношения. Любви ей хотелось. Страшно не хватало любви. Она и упрекнула мужа в безразличии, в явной недооценке ее усилий, хотя она работает на семью, как раб на галерах.

Тут-то его и прорвало. Окончательно расставил все акценты. И ушел, можно сказать, навсегда.

То есть общался с детьми, куда-то с ними ходил, учил Яника рисовать (у того получалось), приносил жалкие деньги. Но с Лесей общения избегал определенно.

Она смирилась.

Она прекрасно понимала, что терпеть ее в минуты раздражения, гнева, отчаяния не смог бы никто. И что Валера героически вытянул семейную повинность в течение десяти лет. Никаких претензий быть не может.

Но и себя она не могла не оправдывать. Она чувствовала, что все эти обличения, слезы, крики были проявлением болезни. Наверное, она заболела тогда, в детстве, оставшись сиротой. Болезнь ушла глубоко внутрь, пустила злые цепкие корни и проявлялась в самый неподходящий момент, именно тогда, когда совершенно нельзя было.