Хемлок, или Яды - Габриэль Витткоп

Quanto é bella giovinezza

Che si fugge tuttavia!

Chi vuol esser lieto, sia:

Di doman non c’è certezza[21].

Карета весело тряслась. Снотворные маки покрыли Вечный город алой ливреей, затопили его волнами Чермного моря, колеблемыми летним ветром между разрушенными колоннами и старыми акведуками Кампаньи, откуда торчали снопы папоротников, крапивы, венерина волоса и цветущей цикуты. По пути встречались закрытые носилки с мулами в серебряной упряжи и султанами из страусовых перьев, экипажи кардинальских любовниц и царственных куртизанок. Попадались также крестьяне в бурых накидках и женщины, несшие на головах корзины с детьми. Близ уставивших в небо культи угловых арок и погребенных под травянистыми курганами величественных склепов высились огромные черные буйволы, которые отражались в дрожащих от малярийных комаров оловянных лужах. Сосны рисовали на солнце тушью.

А что если дона Франческо отправят на галеры? Что если дона Франческо навсегда запрут в подземном застенке? Что если его приговорят к смертной казни? Кто знает?

Chi vuol esser lieto, sia:

Di doman non c’è certezza.

Не прошло и шести недель после смерти жены, как Франческо Ченчи отправил дочерей во францисканский пансион Монтечиторио, а сыновей, кроме двух самых младших и слишком взрослого Джакомо, поместил в монастырь Санта-Мария-дель-Соле.

Дребезжащий колокол торопливо сзывал либо на молитву, либо в столовую. Все расписано по часам, питание скудное. Выходя в город, монахини облачались в бархатные одежды - единственное, что было в их жизни нескромным. Под монастырскими арками или возле украшенного гирляндами из роз колодца пансионерки учились вышивать крестиком, завязывать нитку узелком, закреплять швы. Беатриче любила сидеть рядом со снисходительной сестрой Ипполитой, которой нравилось кормить птиц, однако не с тем, чтобы их поймать, а чтобы их пение вливалось в великий францисканский хорал, исполняемый Природой во славу Господа.

— То, кто запивает суп водой, в свой смертный час не уразумеет ничего, - говорила сестра Джиновефа, которая владычествовала над унылыми салатами и прогорклым pecorino[22], однако ничуть из-за этого не грустила.

Беатриче смеялась, потому что просто любила смеяться. Хоть она и умела каламбурить, игра слов редко ей удавалась, ведь Беатриче была наивна, и остроумие нередко ее подводило. Порой она могла переусердствовать и этим все портила.

Извечным предметом насмешек для юных пансионерок была синьора Лена - вдова, удалившаяся в Монтечиторио и занимавшая комнату у часовни. Тучная, с черными как уголь глазами и писклявым, невнятным голоском, она жила в окружении ссыкливых кошек, которыми очень гордилась. Давала уроки рисунка, хотя не имела никакого представления о перспективе, и уроки кондитерского мастерства, но сама же открыто жаловалась, что лакомства раздражают кишечник. Несовершенство пищеварения служило для нее неиссякаемым источником раздумий, и в рассуждениях на эту тему пошлые звуки смешивались с воркованием голубок, распускавших белые крылья над красной черепицей крыши. Ее брат был кастратом из папского хора, жил по соседству и в каждое свое посещение услаждал пансионерок пением, а настоятельницу щедротами. Сорокалетний дон Марианно был великаном с необычайно длинными и тонкими руками, одутловатым лицом и удивительно короткой грудиной, из-за чего казалось, что бочковидная грудная клетка подвешена на крючок. Дона Марианно любили не только за красивый голос и великодушие, но и за то, что он приносил вести из внешнего мира, пусть и оставлял самые интересные про запас или сообщал их со скрытым умыслом, ведь, помимо своей вокальной карьеры, он работал тайным осведомителем то на кардинала-камерлинга, то на аудитора папской счетной палаты.

Во время вечернего отдыха олеандры превращались в шепчущие губы. Мяч ударялся о стену, посланный молча, без смеха, ногой или рукой. Лущеный горох сыпался в тазик с грохотом градин, но голос лета - глубокое дыхание трепещущей листвы - был настолько безмерен, что едва различим. Дон Марианно объявил, что споет совсем новую пьесу, а затем не пронзительным или гнусавым, а чистым ледяным фальцетом исполнил мотет Палестрины «Benedictus qui venit in nomine Domini»[23], исполнил с тем невыразимым, пусть чуть грустным изяществом, что всегда отличало его пение и саму его жизнь. Выразив свой восторг, монашки спросили, что нового в Риме. Новостей хоть отбавляй. Сикст V собирается воздвигнуть перед церковью Сан-Пьетро обелиск из нероновского цирка и водрузить на колонну Траяна статую первого папы. Караваджо взялся за прекраснейшее «Мученичество святого Матфея», в театре дают «Похищение Прозерпины», по Тибру прибывают целые баржи каррарского мрамора, но при этом возродился разбой, и, учитывая неурожай, хлеба на всех не хватит, так что впору опасаться голода. Затем, пользуясь отсутствием пансионерок, дон Марианно пересказал пару скандалов в семье Ченчи.

— При содействии беззаветно преданного нотариуса Доменико Стелла дон Франческо составил завещание, условия которого уже стали известны. Каким образом? Ох, не спрашивайте... Ясно одно: он лишает наследства всех своих законных дочерей, буде они когда-либо выйдут замуж за кого-нибудь, кроме членов семьи Ченчи, но при этом чрезмерно одаривает Лавинию - внебрачного ребенка от служанки Секондины...

— Какой грех! - воскликнула сестра Джиновефа, перестав лущить горох.

— Какое безумство! - вздохнула сестра Ипполита, швырнув воробьям проса.

— О, святые монахини, в палаццо Ченчи грех и безумство шагают рука об руку, и, следуя старому принципу Variatio delectat[24], дон Франческо занимается прелюбодеянием с супругой сапожника, закрывающего на это глаза...

— Не говорите о подобных вещах в нашей благочестивой обители.

Дон Марианно извинился, а затем, при помощи тонкого паралипсиса[25], намеками и обиняками поведал о том, как вся троица подверглась наказанию розгами и как по настоянию кардинала Сальвиати сапожника изгнали, его жену посадили в тюрьму, а дона Франческо присудили к очередному штрафу. После чего вся компания принялась горячо расхваливать прелести целомудрия, а никогда никого не слушавшая синьора Лена даже ввернула пару слов о машине, некогда изобретенной Леонардо да Винчи (по словам вдовы, тоже очень хорошо рисовавшего), машине, которая хитроумным педальным насосом выкачивала из кишечника ветры и направляла их в ванну с водой...