Метель - Владимир Сорокин

— Надо было взять эту пирамиду с собой, — вдруг произнес он и покосился на возницу.

Перхуша, не расслышав, ехал со своим привычным птичьим выражением на лице. Он радовался, что самокат едет хорошо, как будто и не было никакой поломки, что любимые лошадки его бодры, что метель им не помеха.

«Надо же, даже вбок его не ведет, — думал он, правой рукой пошевеливая правилом, а левой придерживая вожжи. — Значитца, ладно дохтур перетянул полоз. Видать, человек со сноровкой, опытнай, сурьезнай. Вишь какой носатай: вези и вези его в Долгое! Дохтора — они тоже многого страшного навидалися, много и чего умеют. Вон летось у Комагона малой попал под косу, так в городе пришили ножку, и приросла, и бегает шибче прежнего... а я, когда морду перекосило, поехал к дохтуру в Новоселец, уколол меня и распластал жвало, и совсем не больно, три зуба вынул, а кровищи полтаза нацедилось...»

Дорога пошла под уклон, лес еще поредел, и вскоре впереди в снежной пелене и замяти возникли неясные очертания большого оврага.

— Здесь, барин, спешиться надо, — произнес Перхуша. — Наверх по такому снежку мои не вытянут. Чай, не битюги трехэтажныя...

— Спешимся! — бодро ответил доктор, ворочаясь.

Они спрыгнули с самоката и сразу по колено провалились в глубокий снег. Дорога здесь была совершенно заметена. Перхуша, заклинив правило в одном прямом положении, схватился за спинку самоката со следами старой, полинявшей росписи, и стал на бегу подталкивать его сзади. Но едва самокат миновал дно оврага и поехал вверх, как сразу стал терять движение, а потом и вовсе встал. Перхуша откинул рогожку, спросил лошадей:

— Чаво вы?

Хлопнул над их спинами рукавицами:

— А ну, разом! А ну, рывом!

И громко, лихо присвистнул.

Лошадки уперлись в протяг, Перхуша — в спинку. Доктор тоже схватился за спинку, помогая.

— Ход-чей! Ход-чей! — высоким голосом закричал Перхуша.

Самокат тронулся и с трудом пополз наверх. Но вскоре снова встал. Перхуша подпер его сзади, чтобы он не съехал вниз в овраг. Лошади храпели. Доктор было опять навалился, но Перхуша остановил, сплюнул, тяжело дыша:

— Погодь, барин, сил накопим...

Доктор тоже запыхался.

— Такая вот недолга, — улыбался Перхуша, сдвигая свою шапку на затылок. — Ничаво, щас подымимси.

Они постояли, приходя в себя.

Мягкий крупный снег валил густо, но ветер вроде поуспокоился и не швырял в их лица снежные хлопья.

— Не думал, что тут такая крутизна... — придерживая спинку, огляделся доктор, крутя своим широким, белым от снега малахаем.

— Так тутож ручей, — шумно дышал Перхуша. — Летом едешь вброд. Водица хороша. Как бывалоча еду — всегда слезу да напьюсь.

— Не сорваться бы вниз.

— Не сорвемси.

Постояв и отдышавшись, Перхуша свистнул, крикнул лошадям:

— А-ну, засади вас! А-ну, рывом! Ры-вом! Рывом!

Лошадки заскребли по протягу. Седок и возница подтолкнули самокат. Он медленно пополз в гору.

— А-ну! А-ну! — кричал и посвистывал Перхуша.

Но через двадцать шагов снова встали.

— Штоб тебя... — Доктор бессильно повис на спинке самоката.

— Щас, щас, барин... — задушенно бормотал Перхуша, словно оправдываясь. — Зато потом вниз легко прокотимся, до самой запруды...

— Зачем же тут дорогу устроили... на такой крутизне... дураки... — негодовал доктор, мотая малахаем.

— А где ж ее устроить-то, барин?

— Объехать.

— А как тут объехать-то?

Доктор устало махнул рукой, показав, что не намерен спорить. Отдышавшись, снова полезли наверх под свист и крики Перхуши. Еще четыре раза им пришлось стоять и отдыхать. Из оврага люди и лошади выбрались вконец уставшими.

— Слава те... — только и выдохнул Перхуша, плюя в сторону проклятого оврага и подходя заглядывая в капор к лошадям.

Лошадки были в мыле, пар шел от них, но пар уже был плохо виден: пока выбирались из оврага, стало смеркаться. Измученный доктор скинул малахай, отер свою совершенно мокрую голову, отер пот со лба, достал носовой платок и трубно высморкался. Узкий белый шарф его выбился из пихора и болтался. Доктор зачерпнул пригоршню снега и жадно схватил ртом. Перхуша, накрыв лошадей, скинул валенки, стал вытряхать набившийся в них снег. Пошатываясь, доктор влез на сиденье, откинулся назад и сидел, подставив голову и лицо падающему снегу.

— Ну вот и взобралися, — Перхуша надел валенки, уселся рядом с доктором и устало улыбнулся ему. — Поехали?

— Поехали! — почти выкрикнул доктор, нашаривая портсигар и спички в глубоком, шелковом, приятном на ощупь кармане. Это знакомое прикосновение гладкого, уютного шелка сразу успокоило его и дало понять, что самое тяжелое — позади, что этот беспокойный, опасный овраг навсегда остался за спиной.

Платон Ильич закурил папиросу с особым наслаждением человека, отдыхающего после тяжкой работы. Узкое, разгоряченное лицо его дышало теплом.

— Хочешь папиросу? — спросил он Перхушу.

— Благодарствуйте, барин, мы не курим. — Возница поддернул вожжи, лошадки слабо потянули.

— Что так?

— Не привелося, — устало улыбался своей птичьей улыбкой Перхуша. — Водку пью, а табак не курю.

— И молодец! — так же устало рассмеялся доктор, выпуская дым из полных губ.

Лошадки тянули потихоньку, самокат ехал по напрочь занесенной дороге, прокладывая себе путь. Лес кончился вместе с оврагом; впереди, сквозь крутящийся снег слабо виднелось покатое поле с редкими островами кустов и ивняка.

— Притомилися коньки мои. — Перхуша шлепнул варежкой по рогоже. — Ничо, щас вам полегшает.

Дорога стала плавно уходить влево, к счастью, на ней опять показались редкие вешки.

— Щас запруду проедем, а там — прямая дорога через Новай лес, сбиться трудно, — пояснил Перхуша.

— Давай, брат, давай, — подгонял его доктор.

— Малость они передыхнут, да и покатим.

Лошадки потихоньку приходили в себя после мучительного подъема и тянули самокат неспешно. Так протащились версты две, и почти совсем стемнело. Снег валил, ветер стих.

— Вот и запруда. — Перхуша указал кнутиком вперед, и доктору показалось, что впереди большой, занесенный снегом стог сена.

Они подъехали ближе, и стог сена оказался мостом через речку. Самокат стал переезжать его, что-то заскребло по днищу, Перхуша схватился за правило, выравнивая движение, но самокат вдруг стало заносить вправо, он сполз с моста, ткнулся в сугроб и стал.

— Ах, засади-тя... — выдохнул Перхуша.

— Неужели опять лыжа? — пробормотал доктор.